Несколько часов спустя они высадили меня около отеля. Атмосфера была напряженная и холодная. Мы спорили об охране. Мистер Браун заверил, что его люди будут приглядывать за мной и в городе.

— Это, наверно, стоит целое состояние, — заметил я.

— Действительно, — отозвался Пол, — но не за твой счет.

— Что? За счет моей фирмы, что ли?

— Нет. Амалия платит.

— Чья это идея?

— Ее. Она настояла. Хочет, чтобы мы были в безопасности.

— И заодно получить отчет о моих делах, не сомневаюсь, — ответил я на редкость мерзким тоном.

Пол проигнорировал мое замечание, как обычно, когда я говорил подобные вещи. Мы обменялись рукопожатием; точнее, я попытался это сделать, но он обнял меня. Не люблю, когда он так делает.

— Все получится прекрасно, — сказал он с такой доброй улыбкой, что и я невольно улыбнулся в ответ.

Терпеть не могу его за это. Мистер Браун ограничился быстрым рукопожатием, после чего они отъехали, тут же затерявшись в бестолковом британском трафике.

Мой номер оказался голубым и аляповато украшенным, как это принято в «Дорчестере»: ни одного свободного места, везде занавески, фестоны, гирлянды и прочее. Я снова позвонил Крозетти — с тем же результатом, выпил виски, потом еще виски, сделал несколько деловых звонков, договорившись о встречах на ближайшие дни. Наша фирма представляет крупное международное издательство, и встречи касались того, как в Европейском союзе рассчитывают авторские гонорары за оцифрованные тексты. Это изнурительно нудная работа, я в ней специализируюсь и заранее знаю, что меня ожидает на встречах с коллегами, по сравнению с которыми я Меркуцио. На протяжении следующего дня я не раз звонил Крозетти, но без толку.

В первый вечер, после скучнейшего ужина с юристами, у меня мелькнула мысль снять одну из тех элегантных проституток, какими славится эта часть Лондона: длинноногую блондинку или женщину типа Шарлотты Рэмплинг[92] — с хитрой улыбкой и лживыми голубыми глазами. Однако я поборол искушение; мне хотелось бросить вызов невидимым шпионам Амалии (и их нанимательнице, конечно), но я чувствовал, что удовлетворения не получу и впоследствии буду страдать от убийственно тяжкого чувства вины. Я решил, что мое решение — доказательство того, что я не обречен вечно делать саморазрушительный выбор, и испытал нелепое чувство довольства собой. Я уснул, точно праведник, а утром во время завтрака мне позвонил Крозетти.

Он сказал, что находится в доме Амалии в Цюрихе, и на меня нахлынула столь мощная волна гнева и ревности, что я чуть не раздавил стакан апельсинового сока. В то же мгновение мне припомнились все детали нашего с ним разговора в баре моего прежнего отеля. Несмотря на то что моя семейная жизнь превратилась в мерзкую сексуальную фантасмагорию, я никогда не пересекал определенной черты, в отличие от множества блудных мужей — они перепархивают ее, не задумываясь, и сваливают собственную вину на обиженную сторону. Они либо просто обвиняют жену в неверности, либо даже подталкивают ее к измене. «Все так делают» — и ты освобождаешься от моральной ответственности, от переживаний и снова пускаешься во все тяжкие. Неужели я подталкивал Крозетти соблазнить Амалию? Неужели он воспользовался моей идеей? Неужели она?..

Тут я почувствовал колебания моей моральной вселенной; лицо залил пот, мне пришлось расстегнуть верхнюю пуговицу, чтобы вдохнуть побольше воздуха. В одно тошнотворное мгновение я понял, что моя невоздержанность стала возможной лишь потому, что жена оставалась золотым стандартом эмоциональной честности и целомудрия. Если порча затронет и ее, в мире не останется добродетели и любые удовольствия смешаются с грязью. Сейчас мне трудно выразить реальную интенсивность этого ощущения.

И, как часто случается с подобного рода чувствами, оно быстро пошло на убыль. Власть того, что церковь называет похотью, сила, рожденная привычкой — и падением человека, говоря языком теологии, — снова затягивает нас в грех. Час спустя я снова грезил о Миранде и строил глазки молодой ассистентке на своей первой встрече того дня.

— Ты трахаешь мою жену, итальяшка, сукин сын? — прохрипел я через несколько мгновений — достаточно громко, чтобы повернули головы люди за соседними столиками элегантного обеденного зала «Дорчестера».

— Что? — шокированно воскликнул он. — Конечно нет. Я с Кэролайн Ролли.

— Ролли? Где она объявилась?

— В Оксфорде. Она сбежала от людей Шванова.

— И ты не придумал ничего лучше, как спрятать ее у моей жены и детей, козел!

— Успокойтесь, Джейк. Мне показалось, это хорошая идея. С чего бы им искать ее в Цюрихе? Или меня, если уж на то пошло? Тем временем дело продвинулось…

— Меня трясет от всего этого! Немедленно убирайтесь оттуда!

Невероятно глупо, знаю, но мысль о том, что Крозетти и Амалия под одной крышей, была для меня невыносима.

— Хорошо, мы остановимся в отеле. Послушайте, я должен вам кое-что сообщить… нечто важное.

Я угрюмо велел ему выкладывать. Оказалось, та еще история. Коротко говоря, Ролли сумела стащить копию «решетки», и им с Крозетти удалось расшифровать письма. Я пытаюсь вспомнить, что чувствовал, слушая его рассказ, и ответ таков: практически ничего. Ведь я-то знал, что все это обман. Я велел ему переслать мне по электронной почте копию расшифрованных писем и спросил:

— Там указано местонахождение пьесы?

— Там говорится, что он ее спрятал и ждет ответа от Рочестера. Он надул Данбертона и хотел использовать пьесу как доказательство заговора. Может, он получил ответ от Рочестера, достал пьесу и отослал ему? Кто знает, что случилось с ней потом?

— Постойте… одно из шифрованных писем адресовано кому-то другому?

— Ну да — графу Рочестеру, против которого плел свою интригу Данбертон. Заговор Данбертона, по-видимому, был раскрыт, и он решил защититься, подставив Брейсгедла и Шекспира. Брейсгедл запаниковал, попытался ограбить театральную кассу, чтобы иметь возможность сбежать, но был пойман, признался во всем Шекспиру, и они решили переиграть противников. Несколько страниц письма отсутствуют, но и без них все понятно. Шекспир был знаком с высокопоставленными людьми, и они могли поручиться, что в письме Рочестеру чистая правда.

— А они не опасались, что оно попадет в руки Данбертона и тот его прочтет?

— Нет. В этом прелесть его шифра: если иметь «решетку» и номер страницы «карманной» Библии, все в ваших руках. Но если вы не знаете, о какой странице идет речь, ничего у вас не получится. Наверно, Брейсгедл собственноручно передал одному из людей Рочестера «решетку», шифрованное письмо и указание на номер страницы, и…

Детали меня не интересовали, о чем я и сообщил Крозетти, добавив:

— Значит, мы по-прежнему не знаем местонахождение пьесы?

— Нет. Он пишет, что получил указания, где она будет в безопасности, но что это означает, непонятно. По-видимому, требуется также дальномер, изобретенный им.

— Ну ладно. Я поищу на Портобелло-роуд.[93] Так что? Опять тупик?

— Похоже на то, босс. Если только кто-то уже не завладел сокровищем Брейсгедла. С другой стороны, для шекспироведения эти шифрованные письма — величайшая находка всех времен. Библиотека Фолджера отвалит за них кругленькую сумму.

— Да. И что вы теперь собираетесь делать?

— Вернуться в Нью-Йорк. Шифрованные письма принадлежат Кэролайн, и она хочет продать их. Амалия говорит, вы знакомы с крупным шекспироведом…

— Микки Хаас… о нем речь?

— Ну, может, попросите его организовать продажу… в обмен на право «первого взгляда» и все такое прочее?

— С удовольствием. Если хотите вернуться вместе со мной, мы улетаем в четверг, послезавтра, из Биггин-Хилла. И вот что, Крозетти… Простите за то, что я наговорил об Амалии. Можете спокойно оставаться у нее. В последнее время я немного не в себе.

Почему я сразу не рассказал ему о том, что история с рукописью — мошенничество? Не могу вспомнить. Должно быть, я опасался ускорить развязку и тем самым потерять всякие шансы снова увидеть Миранду. Видимо, я был не немного, а изрядно не в себе.