Я пошел повидаться с Полом, мы мило поболтали об убийстве, меня потянуло на слезы, но с помощью двух таблеток ксанакса удалось удержаться. Он вызвался лететь с нами, чтобы, как он выразился, прикрывать мне спину. Сначала я рассмеялся, но потом задумался. А как же твоя священная миссия? — спросил я. Никаких проблем, Господь сохранит. Кроме того, ему хочется провести Рождество с Амалией и детьми, он немало потрудился на ниве Господней и заслуживает отпуска. Ну, я и согласился. Время от времени, вот как тогда, до меня доходит, что брат действительно любит меня, что я не просто достойная презрения помеха в его жизни. Это всегда порождает во мне что-то вроде нервного страха. Не знаю почему. Омар хотел лететь тоже, но он находится под наблюдением на предмет возможной причастности к терроризму, и ему запрещен выезд за границу. Однако он сказал, что будет молиться за меня.
На следующее утро, пораньше, мы подобрали Крозетти у его лачуги, прихватив с собой копии шифрованных писем, просто на всякий случай. Он сказал, что оригиналы у надежного парня из нью-йоркской полиции, за бронзовыми дверями, — разумная мера. С остальными встретились в Тетерборо. Вышла неприятность с каким-то мелким придурком, без конца оравшим ругательства в телефон, я завелся. Все пассажиры в зале ожидания смотрели на меня одобрительно, но Амалия со страхом. Что? — рявкнул я. Мы перекинулись парой слов. В самолете обычное приятное обслуживание, и — мне, как всегда, везет — стюардесса Карен «Длинные Ножки» Макаллистер. Мы с ней, учитывая обстоятельства, были холодны, как мороженое, хотя во время предыдущих полетов несколько раз побывали на седьмом небе. Амалия, естественно, это унюхала. Каким образом? Может, я оставляю след на женщинах? Или лицо выдает меня, а я и не догадываюсь? Как бы то ни было, последовал сеанс плача, молчаливого плача. Хуже того — она игнорировала меня. Я не мог этого выносить, ушел на корму, вышвырнул Крозетти из его кресла и разговорился с Полом.
Помню, я жаловался на жену, нагоняя уныние, но он выслушал меня. Потом каким-то образом мы перекинулись на папу и мутти — кого из нас они любили больше; обычная тема в тех немногих случаях, когда мы разговариваем о нашем общем прошлом. И мы с удовольствием вспомнили инцидент, когда Пол, в возрасте лет семи, разбил драгоценную мейсенскую статуэтку и мутти гонялась за ним с щеткой для волос, обычным инструментом нашего воспитания. Между прочим, то была не какая-нибудь нынешняя дешевая пластиковая модель, купленная в аптеке, а твердый кусок немецкого клена из Шварцвальда со свиной щетиной — оружие, вполне пригодное для захвата Иерусалима сарацинами. В тот раз Пол попытался увильнуть от наказания, бегая вокруг овального обеденного стола и истерически вскрикивая. Мутти носилась за ним, извергая угрозы по-немецки, а мы, малыши, наблюдали за этой сценой как зачарованные. Сполна насладившись теплотой этого воспоминания, я заметил, что меня, в отличие от него и Мириам, щетка для волос никогда не касалась, поскольку я был хорошим сыном. Пол бросил на меня странный взгляд и сказал:
— Ну да, она била тебя рукой. В спальне.
— О чем ты толкуешь? Она никогда не прикасалась ко мне.
— Ты что, в самом деле не помнишь? Почти всякий раз, когда папа устраивал скандал, она затевала ссору с тобой, уводила в спальню, клала к себе на колени и била рукой по голой заднице, а ты вопил, словно заблудшая душа. Потом она укладывала тебя в постель, баюкала и бормотала всякие нежности, пока ты не умолкал. Мы с Мири подглядывали в замочную скважину. Обычно она называла тебя meine kleine Yidsehen.[84]
— Вот дерьмо! Ты это выдумал.
Он пожал плечами.
— Не веришь, спроси Мири. Мы и тогда чувствовали, что здесь есть что-то противоестественное, даже учитывая ненормальную обстановку нашего дома.
— По-твоему, я вытесняю это унизительное воспоминание? Господи, вот банальщина! И в этом объяснение моих нынешних проблем на любовном и семейном фронте?
— Нет, объяснение в том, что Господь дал тебе свободу воли, и ты решил использовать ее во грех, а не отказаться от своей непомерной гордыни и подчиниться Ему. Раз уж ты спрашиваешь.
Или что-то в этом роде. Такие проповеди всегда пролетают мимо моих ушей. Еще один интересный момент в нашем разговоре возник, когда позже я задумчиво спросил Пола: как получилось, что наши родители вообще связались друг с другом, с самого начала? Он снова бросил на меня странный взгляд.
— Ты действительно не знаешь?
— Страсть военного времени, всегда думал я. Хотя они никогда не рассказывали о своих чувствах.
— Брось шутить. Тебе никогда не казалось странным, что нацистская принцесса выбрала себе в мужья еврея? Самого еврейского еврея, если можно так выразиться.
— Таинство экзогамии?[85]
— Нет, просто она была хорошей нацисткой.
Видимо, на моем лице проступило недоумение, потому что он добавил:
— Послушай, немцы всерьез относились к идее господствующей расы. Herrenvolk[86] имеют право завоевать мир, потому что они сильны, да? И кто их главный соперник за мировое господство?
— Русские?
— Нет, русские — быдло. Евреи — вот единственные противники. Они контролируют Россию, они контролируют и западный мир, включая Соединенные Штаты. Война была борьбой против евреев. И евреи победили.
— Что? Евреев уничтожили.
— Нет, они победили. Потеряли шесть миллионов, конечно, но вернулись в Иерусалим. Немцы потеряли семь миллионов. Армии, втоптавшие Германию в грязь, тайно управлялись махинациями еврейской расы. Она никогда тебе этого не говорила?
— Никогда.
— Повезло мне, значит. Отсюда следует, что раз евреи победили, то они высшая раса, простите нас за лагеря смерти. А из этого следует, что арийской девушке надлежит предоставить свое лоно для следующего поколения высшей расы. Все в высшей степени разумно — для тех, у кого сдвиг по фазе.
Должен сказать, подобное объяснение никогда не приходило мне на ум, и ни Пол, ни сестра не заговаривали об этом. Мои родители, конечно, сражались между собой, словно дьяволы, но я сплел нечто романтическое вокруг их схваток; насмотрелся кино, надо полагать. Люди влюбляются, рожают детей, муж изменяет, жена швыряется тарелками — на этой точке мужчина исправляется и осознает, что его сердце там, где дом. Или он оставляет семью, мать находит хорошего нового мужа, который прогоняет плохого старого мужа, когда тот приползает обратно; или (даже лучше) старый муж умирает.
Самолет не упал с неба от этих откровений, и после очень долгого молчания я проскрипел:
— Так что ты хочешь сказать, Пол? Что мы вторая ступень размножения высшей расы? Мне казалось, как раз такого смешения фашисты пытались избежать.
— Да, но они были одурачены болванами и очарованы этой идеей. Они даже спасали от крематориев еврейских детей с арийской внешностью и отдавали их в хорошие нацистские семьи на воспитание, чего никак не должны были делать, если бы искренне не верили в идею расовой чистоты. А эти измерения черепа и эксперименты Менгеле с близнецами…
Я вспомнил кое-что, только что им сказанное, и прервал его:
— Что ты имел в виду, когда сказал, что мне «повезло»?
— О, только то, что мутти читала мне и Мири лекции о происхождении и о крови как носительнице наследственности, чего ты, по-видимому, избежал. По-твоему, я сам до такого додумался?
— Она говорила вам, что вышла замуж за папу, чтобы двигать дальше расовую теорию Третьего рейха?
— Ну, не такими словами. Но она часто повторяла, что нацисты проиграли, поскольку были слишком чисты и благородны, и что она принесла себя в жертву, дабы заполучить коварные и энергичные еврейские гены. Тебе не кажется, что ее разное обращение с нами в какой-то степени зависело от физических характеристик каждого? Ох, да, ты же вроде бы ничего не помнишь. В любом случае, мы с Мири обманули ее надежды на ubermensch,[87] хотя и обладали безупречной арийской внешностью: я стал бандитом, Мири — шлюхой. А ты был, так сказать, золотым мальчиком, который мог бы оправдать ее жертвы. Вот почему она покончила с собой. Мы с Мири находились вне досягаемости, и она не хотела, чтобы необходимость заботиться о стареющей женщине отвлекала тебя от занятий. Ritterkreuz mit Diamanten[88] нашей героической мутти. У тебя удивленный вид, Джейк. Тебе никогда это не приходило в голову?
