Всю долгую дорогу до города Крозетти предавался фантазиям: вот он лицом к лицу встречается со злобным мужем, они дерутся, Крозетти одерживает победу; вот он находит Кэролайн, действует хладнокровно и тонко, разгадывает ее замыслы, прощает ее; вот с помощью рукописи он становится богачом и взрывает кинематографический мир кинокартиной, сделанной не по коммерческим требованиям, но зато трогающей сердца людей и избавляющей Крозетти от необходимости долго учиться, снимать дешевые студенческие фильмы и быть мальчиком на побегушках у какого-нибудь голливудского придурка…

Домой он приехал около восьми, рухнул в постель, проспал двенадцать часов и проснулся, впервые за последнее время переполненный энергией. Он жалел, что сегодня воскресенье и, значит, приступить сразу к делу нельзя. Он сходил с матерью к мессе, доставив ей тем самым огромное удовольствие. Потом Мэри Пег приготовила потрясающий завтрак, и Крозетти его с благодарностью съел, вспоминая о тощих детишках в жалком сельском доме и искренне радуясь, что родился в такой семье, в какой родился. За завтраком он рассказал матери кое-что из того, что сумел выяснить.

— Значит, она лгала во всем.

— Я бы так не сказал, — возразил Крозетти, до сих пор находящийся во власти придуманной им версии. — То, что она оказалась в скверной ситуации и сбежала, — по-видимому, факт. И еще кое-какие детали, возможно, соответствуют действительности. Мальчик сказал, что тот тип действительно запирал ее в подвале. Возможно, над ней и впрямь надругались в детстве, а потом примерно та же ситуация повторилась, когда она стала взрослой.

— Но она замужем, о чем не обмолвилась ни словом. Вдобавок она бросила своих детей. Мне очень жаль, Алли, но это говорит не в ее пользу. Она могла обратиться к властям.

Крозетти резко встал, отнес тарелку с чашкой к раковине и вымыл их, сердито гремя посудой.

— Верно, но нас там не было, — сказал он. — Не у всех такие счастливые семьи, как наша, а власти могут и испортить дело. Мы понятия не имеем, через что ей пришлось пройти.

— Ладно, ладно, Альберт, вовсе не обязательно бить тарелки, чтобы защитить свою точку зрения. Ты прав, мы не знаем, через что ей пришлось пройти. Меня просто беспокоит то, что ты так сильно увлекся замужней женщиной, которую едва знаешь. Это похоже на навязчивую идею.

Крозетти завернул кран и повернулся к матери.

— Это и есть навязчивая идея, ма. Я хочу найти ее и помочь, если удастся. И сделать все, чтобы расшифровать эти письма. — Он помолчал. — Я рассчитываю на твою помощь.

— Никаких проблем, дорогой. — Мэри Пег улыбнулась. — Это все равно, что долгими вечерами играть в скрэббл.[45]

На следующий день она развила бурную деятельность. Она разыскивала пособия по криптографии в Сети и по телефону, задействовала свои широчайшие библиотечные контакты по всему миру. Крозетти позвонил Фанни Добровиц и с радостью узнал, что она полностью разобрала почерк Брейсгедла и уже ввела текст его письма в компьютер. Еще она сделала копию зашифрованных писем, отослала образцы бумаги и чернил в библиотечную лабораторию для анализа, и там пришли к выводу, что рукопись определенно относится к семнадцатому столетию.

— Ну и судьба у этого Брейсгедла, — сказала она. — Его рассказ сам по себе совершит переворот в науке, если, конечно, там написана правда. Ах, как жаль, что ты совершил эту ужасную глупость — продал оригинал!

— Знаю, но теперь уж ничего не поделаешь. — Крозетти с трудом удержался от резкого тона. — Если я сумею найти Кэролайн, то попробую вернуть рукопись. Ну а не появились ли какие-нибудь слухи в библиотечных кругах? Вроде того, что обнаружена рукопись века, или что-то в этом роде?

— Ни звука. Я обзвонила всех, кто занимается рукописями. Если профессор Булстроуд и установил подлинность документа, то никто ничего пока об этом не знает.

— Разве не странно? Я-то думал, он тут же созовет пресс-конференцию.

— Да, но учти: он один раз уже обжегся и не хочет выходить на публику, не будучи абсолютно уверен. Тем не менее в мире есть всего несколько человек, чье суждение не подлежит сомнению, и я поговорила с каждым из них. Услышав имя Булстроуда, они рассмеялись и сказали, что в последнее время тот к ним не обращался.

— Ну, вдруг он отсиживается где-то у себя в замке, тайно злорадствуя. Послушай, ты можешь послать мне эти документы по электронной почте? Я хочу поработать над шифром.

— Конечно, прямо сейчас и пошлю. И телефонный номер моего друга Клима. Думаю, тебе понадобится помощь. На первый взгляд этот шифр не кажется простым.

Получив электронное послание, Крозетти заставил себя сначала распечатать сделанный Фанни «перевод» письма Брейсгедла, а не кинуться изучать его прямо с экрана. Потом он несколько раз перечитал его, в особенности последнюю часть, где говорилось о шпионской миссии, стараясь не слишком ругать себя за то, что упустил оригинал. Он почти сочувствовал ублюдку Булстроуду — открытие было столь грандиозно, что не составляло труда представить, какое впечатление оно произвело на профессора, когда он понял что к чему. Крозетти не позволял себе думать о другой, несравненно более ценной находке (эта мысль, очевидно, немедленно овладела Булстроудом), а также о Кэролайн и о том, как она со всем этим связана. Во время учебы в колледже он проявил себя весьма посредственным студентом, однако умел сконцентрироваться на том, что его по-настоящему интересовало, например на истории кино, — здесь он имел энциклопедические знания. Теперь все его внимание сосредоточилось на шифре Брейсгедла и высокой стопке книг по криптографии, которые мать принесла из разных библиотек.

Последующие шесть дней он только и делал, что ходил на работу, изучал криптографию и трудился над шифром. В воскресенье он снова отправился в церковь и, к собственному удивлению, с непривычным рвением молился о том, чтобы решение нашлось. Вернувшись домой, он собрался снова приступить к работе, но мать остановила его.

— Сделай перерыв, Алли, сегодня же воскресенье.

— Нет, мне в голову пришла одна мысль, я хочу ее проверить.

— Дорогой, ты измотан, в голове у тебя неразбериха. Давай-ка сядь, я наделаю сэндвичей, ты выпьешь пива и расскажешь мне, чем занимаешься. Поверь, это пойдет на пользу.

Он заставил себя сесть, наелся сэндвичей с беконом и сыром, выпил пива — мать оказалась права — почувствовал себя человеком. Когда с едой было покончено, Мэри Пег спросила:

— Ну, ты добился хоть чего-то?

— Только в негативном смысле. Тебе что-нибудь известно о шифрах?

— Лишь на уровне кроссвордов в воскресных газетах.

— То есть практически ничего. Ладно. Самым распространенным типом тайнописи в начале семнадцатого века был тот, что они называли «номенклатурой». Это не совсем шифр, скорее код. Имеется небольшой словарь кодовых слов: к примеру, «ящик» означает «армия», «булавки» это «корабли», и так далее. Сообщение расшифровывается заменой слов и выглядит вполне невинным. То, что у нас здесь имеется, не является «номенклатурой». Думаю, это шифр, о котором Брейсгедл говорит в своем письме. Тот самый, что он изобрел для лорда Данбертона. Тут подстановкой слов не обойдешься. Мне кажется, это то, что называется полиалфавитным шифром.

— Что это означает?

— Он немного сложнее. Я покажу тебе на примере. — Крозетти вышел и вернулся со стопкой бумаг. — Самый простой шифр заменяет одну букву другой, обычно с одинаковым смещением по алфавиту: вместо А пишется D, вместо С — G и так далее. Это так называемое смещение Цезаря, потому что, предположительно, его придумал Юлий Цезарь. Очевидно, что подобный шифр можно взломать за несколько минут, если знать обычную частоту чередования букв в языке послания. Надо полагать, шпионы понимали это и разрабатывали методы для того, чтобы замаскировать частоту чередования букв, применяя разные алфавиты для каждой подстановки в зашифрованном тексте.