Из каюты вышел человек в черной кожаной куртке и городских туфлях, пошел вперед, поскользнулся на влажном фибергласе и растянулся, когда судно ударилось о причал в шестой раз. Крозетти решил, что это дурацкое шоу будет продолжаться еще долго, сходил в ванную, надел ботинки, сделал короткий звонок по сотовому и спустился на кухню. Мишкин пил кофе.

— Они здесь, — сказал Крозетти, наливая себе чашку. — Это что, тосты?

— Да. Дочь приучила меня, когда была маленькой. Возьмите парочку.

— Спасибо. — Крозетти вставил две штуки в тостер. — Еще не причалили?

Кухонное окно выходило не на нужную сторону, но под определенным углом опору причала разглядеть было можно. Мишкин посмотрел сквозь кисейную занавеску и сказал:

— Уже скоро. Они закрепили нос и теперь пытаются развернуться кормой.

— Видимо, бандиты они более успешные, чем лодочники.

— Ох, да! В Нью-Йорке на меня нападали довольно посредственные гангстеры, но они не были людьми Шванова. Спорю, он привел сюда свою лучшую команду. Ну… вы по-прежнему думаете, что это кино?

— Нет, мне делается страшно, по правде говоря.

— Вы можете уйти. Никто не ожидает застать вас здесь.

— Однако есть Ролли.

— И правда. Ну, и ваш последний киносовет?..

— Каким бы ни был ваш план, он имеет изъян, — ответил Крозетти.

— Потому что…

— Потому что вы не можете предусмотреть все. И второй совет: на последних шести минутах нужно все перевернуть с ног на голову, чтобы поддержать напряжение.

— Ну, по крайней мере, нам не придется драться врукопашную на заброшенной фабрике. Ладно, пойду поприветствую гостей.

Мишкин покинул кухню, и Крозетти подошел к окну. Как раз в этот миг рев двигателя смолк. Судно пришвартовали, и пассажиры начали сходить на берег: высокий мужчина в кожаной куртке, тот самый, что упал на палубе; второй мужчина — среднего роста, в верблюжьем пальто и меховой шапке (назовем его Босс); третий, тоже в черной кожанке, вел двоих детей, мальчика и девочку (Опекун, мысленно назвал его Крозетти); женщина в белой парке с капюшоном, накинутым на голову; мужчина в шикарном плаще, твидовой кепке и полосатом шерстяном шарфе, прикрывающем нижнюю часть лица; и, наконец, еще один парень в черной коже — правда, на этот раз в пальто, доходящем до колен. Крозетти прошел в гостиную. Мишкин развел в камине сильный огонь, наполнив комнату запахом горящей смолы, и помешивал угли. Роковой конверт лежал на столе, но компьютер исчез.

Дверь распахнулась, и два бандюгана ворвались в дом — высокий и тот, что в длинном пальто, с бледным уродливым лицом. Потом явился, как понял Крозетти, знаменитый Шванов. Он что-то сказал по-русски своим парням, и они тут же схватили Мишкина, повалили его на пол и принялись пинать ногами. Пока это продолжалось, вошли остальные, подгоняемые Опекуном.

Крозетти одновременно отметил множество вещей. Во-первых, Мишкин не сопротивлялся, хотя Крозетти собственными глазами видел, как в Лондоне он швырнул крупного мужчину, словно детскую «летающую тарелку». Затем — дети: Имоджен выглядела очень сердитой, она сразу кинулась на помощь отцу, но Опекун схватил ее; с Нико явно что-то было не так — голова опущена под неестественным углом, руки беспрерывно движутся, совершая мелкие бессмысленные движения. Казалось, он тихо напевает или разговаривает сам с собой, и от него пахло рвотой, следы которой испачкали перед его парки. И, наконец, женщина. Она вошла в комнату и откинула капюшон, открыв не очень чистые черные волосы до плеч и лицо, — при виде того, что проделывали с Мишкиным, на нем возникло выражение ужаса. Человек в плаще тоже смотрел на экзекуцию, но отнюдь не с ужасом, а с нездоровой зачарованностью или, возможно, с удовлетворением.

На все это на экране ушло бы не больше минуты, осознавал Крозетти, хотя по ощущению казалось, что гораздо больше. Женщина крикнула Шванову, чтобы он прекратил избиение, тот в ответ закричал на нее, но велел своим людям перестать. Они подняли Мишкина, схватив его за руки. Он замигал, сплевывая кровь и слюну, и сказал детям:

— Мне очень жаль, ребята, этого не должно было случиться. Они не причинили вам вреда?

— В общем, нет, — ответила девочка. — Но Нико рвало на судне, и он совсем не в себе.

Шванов подошел к Мишкину и с силой ударил его по лицу.

— Это ваша вина, Мишкин. Я старался цивилизованным путем получить свою законную собственность, и что в итоге? Где уважение? Мне пришлось гоняться за вами, ехать сюда, что в высшей степени неудобно. К тому же вы вынудили меня похитить детей. Это позор. Осип Шванов не похищает детей, как я вам говорил, но вы меня не послушали. И вот до чего мы докатились. Теперь, наконец, отдайте мне мою собственность — рукопись Уильяма Шекспира.

Мишкин, однако, не сводил взгляда с женщины.

— Привет, Миранда, — сказал он. — Почему у тебя другие волосы? И глаза?

Женщина молчала. Шванов влепил Мишкину новую пощечину, обрызгав кровью стену над камином.

— Нет, не смотрите на нее, смотрите на меня, тупой юрист! Где моя собственность?

— Вот там, в конверте на столе, — ответил Крозетти.

Все повернулись и воззрились на него.

— Это еще кто такой? — спросил Шванов.

— Это Альберт Крозетти, — сказал Мишкин. — Он нашел рукопись Брейсгедла и продал ее профессору Булстроуду. По крайней мере, так он говорит.

Шванов подошел к столу, достал из конверта бумаги и сделал жест в сторону человека в плаще, мгновенно оказавшегося рядом.

— Раз уж вас представили нам, Крозетти, — продолжал Мишкин, — это профессор Микки Хаас, самый главный в мире эксперт по Шекспиру. По крайней мере, так он говорит.

Хаас взял у Шванова бумаги, сел за стол, надел очки и внимательно прочитал первую страницу. Крозетти заметил, что руки у него дрожат. На протяжении получаса тишину в комнате нарушали лишь потрескивание пламени, бормотание мальчика и шелест старых бумаг.

— Ну? Что скажете, профессор? — спросил Шванов.

— Потрясающе! Конечно, нужно сделать технический тест, но я видел множество рукописей семнадцатого столетия и, насколько я в состоянии судить, эта подлинная. С бумагой все в порядке, с чернилами тоже, почерк… у нас практически нет образцов почерка Шекспира, если не считать нескольких подписей и, конечно, крошечного отрывка на рукописи пьесы «Сэр Томас Мор». Но более чем вероятно…

— Короче, профессор, это можно продать?

Хаас ответил странно напряженным голосом, неестественно четко выговаривая слова:

— Думаю, да. Язык, стиль. Господи, да, конечно, нужно сделать тесты, о чем уже говорилось, но я уверен, что это рукопись неизвестной пьесы Уильяма Шекспира.

Шванов хлопнул Хааса по спине с такой силой, что у того слетели очки.

— Отлично! Превосходно! — возликовал он, и все головорезы заулыбались.

Однако тут заговорил Мишкин:

— Осип, неужели вы рассчитывали, что он скажет что-то другое? Это подделка, и организовал мошенничество он сам с помощью знаменитого фальсификатора Леонарда Паско. У меня есть доказательства.

Хаас вскочил и закричал на Мишкина:

— Сукин сын! Что ты болтаешь? Рукопись подлинная! Если ты вообразил, что сможешь…

Шванов ткнул Хааса в плечо, заставив его смолкнуть, подошел к Мишкину совсем близко и вгляделся в его лицо.

— Что за доказательства?

— Я покажу вам. Велите им отпустить меня.

Последовал кивок, и Мишкин освободился. Подошел к журнальной полке рядом с камином, взял оттуда конверт экспресс-почты, достал из него какие-то бумаги и компакт-диск.

— Сначала документальное доказательство. Это, — он вручил лист Шванову, — копия страницы оригинальной рукописи Брейсгедла. А здесь Леонард Паско скопировал почерк Брейсгедла. Даже не специалист, Осип, может понять, что копии идентичны. Ваш советник нашел письмо умирающего человека начала семнадцатого века, дал его переписать фальсификатору, придумал шифрованные письма, которых и в помине не было, и устроил так, что так называемая пьеса была найдена в том самом месте, что указано в шифрованных письмах.