Один из парней сильно ударил ее по ребрам. Потом крепкие руки подхватили их с Ларисой и потащили вниз, на подземные этажи.
На улице уже темнело, когда Богдан вышел из бара, в котором встречался с Рязанцевым, и сел в свой «Крузер». Начинался дождь. На душе у него было неспокойно. Не заводя двигатель, Овчинников взял телефон и набрал сотовый Лизы.
– Пусть возвращается, – громко сказал он вслух. – Девочке надо лечиться у психиатра и возвращаться к нормальной жизни, а я, получается, подталкиваю ее к очередному убийству. Кроме того, как бы она ни была умна и изворотлива, дело может оказаться ей не по зубам – слишком силен противник. К тому же Утюгов находится на своей территории, и у него полно сообщников и соглядатаев. Я даже боюсь предположить, что профессор сделает с Лизой, если поймает ее на горячем!
Приняв решение, Богдан сразу же почувствовал облегчение. Правда, секунду спустя его настроение снова испортилось.
«Телефон абонента выключен или находится вне зоны обслуживания», – сказали в трубку.
– Ничего себе, – сказал Овчинников, глядя прямо перед собой. – Она выключила телефон? Немыслимо! Не далее как сегодня утром Лиза говорила мне, что никогда его не отключает.
Сердце Богдана сжал тугой обруч.
– Да, я готов был стать убийцей и отправить профессора к праотцам, но я не готов подставлять человека, который мне лично ничего не сделал, – пробормотал он. – А так… я послал девочку в самое пекло.
Неподалеку от «Крузера» Богдана стоял «УАЗ Патриот» полковника. Машина цвета «баклажан» была совсем новой – Рязанцев купил себе «УАЗ» после того, как его синяя «десятка» была раздавлена «Хаммером» в лесной стычке с бандитами[1]. В ту же секунду Овчинников увидел, что полковник бежит к своему «Патриоту».
– Похоже, проблемы не только у Лизы, – негромко сказал он.
«УАЗ» полковника с ревом вылетел со стоянки.
«Я не верю, что это случайное совпадение, – подумал Овчинников, – в НИИ определенно что-то происходит».
Повинуясь импульсу, он повернул в замке ключ зажигания. Через мгновение Богдан уже мчался по проспекту вслед за Рязанцевым.
Лиза шла по коридору, когда вдруг услышала где-то вдалеке женские крики и плач. Фурия бросила на девушку растерянный взгляд и сбилась с ноги. Глаз на усике испуганно нырнул в глубину прически инспекторши.
– Ой, что это? – спросила Лиза, не забывая сохранять на лице наивное выражение.
– Видимо, кошки, – неуверенно сказала инспекторша. – Вернее, коты.
– А почему они кричат «помогите»? – округлила глаза Минина.
Ее трезвый ум при этом работал как часы. Она узнала этот высокий дребезжащий голосок – он принадлежал несчастной трехметровой дылде с красивыми светлыми глазами и россыпью веснушек.
«Это из-за меня. Они хотели меня предупредить, нарушили местные фашистские правила, и теперь у них проблемы», – поняла Лиза.
Минина не была сентиментальной. Она вообще была девушкой с абсолютно аналитическим разумом – эмоции никогда не мешали ей думать и действовать. Но при этом Лиза ценила то, что делают для нее другие. Ценила не сердцем, а головой – и была готова рисковать своей жизнью за тех, кто рискнул ради нее. Жизнь была для Лизы шахматной партией, и те, кто был за нее – сознательно, по собственному выбору, а не волею случая, – автоматически приобретали в глазах Елизаветы большой вес. Они как бы становились для нее – «тоже я». Вся ее хитрость, ум, опыт и таланты тут же переходили в распоряжение этих других людей, ставших для Лизы союзниками.
Жертвы, которых убивала Минина, изначально не были для нее людьми вообще. Но если ей удавалось разглядеть в потенциальном трупе человека, она тут же отказывалась от задания. Елизавета приехала в институт за жизнью Утюгова, но теперь у нее появилась еще одна цель.
– Спасите! Помогите! Не хочу в карцер! – вопил тоненький, как фальцет, голосок.
Лиза не ощущала сочувствия к кричавшей. Она думала. Даже если она уколет профессора шипом кольца – тонким, как кончик инсулиновой иглы, – он скончается не ранее чем через неделю: яд, от которого не существовало противоядия, был рассчитан как раз на этот срок. Смогут ли девушки продержаться в карцере минимум семь дней? Ответ на этот вопрос известен Лизе не был.
– Я лейтенант ФСБ! Вы нарушаете Конституцию и Уголовный кодекс нашей страны, а также трудовое законодательство и Всемирную декларацию прав человека! – отчаянно закричал другой женский голос.
«Я так и поняла, что брюнетка – из органов госбезопасности», – с удовлетворением подумала Минина.
Услышав крики, фурия остановилась, ее лицо покрылось красными пятнами.
– Какие странные коты, – удивленно сказала вслух Лиза, пошире распахнув свои маленькие глаза. – А что такое карцер? Или как там? «Карцерт»?
– Может, концерт? – сказала инспекторша, хватаясь за предложенную Лизой соломинку. – Наши сотрудники иногда занимаются художественной самодеятельностью…
– А-а-а, так это они репетируют, – протянула Минина.
– Точно, – с облегчением сказала фурия, с трудом переводя дух.
Глаз снова выглянул из прически. Он, как и хозяйка, пережил большой стресс. На его белке появилась красная прожилка.
Два молчаливых амбала сосредоточенно тащили Еву и Ларису по коридору в сторону лифта. Когда Ева попыталась уцепиться за косяк, тюремщик ударил ее – сильно, безжалостно, как тряпичную куклу, а не как человека, и Ершова тут же оставила попытки вырваться.
«Володя, скорее, – прошептала она, мысленно призывая Рязанцева на помощь, – пожалуйста!»
– Только не туда, где мозгоеды, только не туда! – плакала Лариса. На ее лицо падали лучи заходящего солнца.
Конвоиры дотащили девушек до лифта и нажали на кнопку. У Евы мелькнула мысль, что эти здоровые, но совершенно тупые и апатичные парни, лишенные воображения и похожие на двух роботов, с поедателями мозга уже встречались.
На Ершову навалился запоздалый ужас. Она до последнего верила, что Валентин Эмильевич не посмеет отправить ее в карцер.
– Конечно, отправит. Ему же это ничем не грозит, – пробормотала самой себе Ева. – Через несколько дней мозгоеды уничтожат все самое вкусное в наших головах, сделав нас спокойными, тупыми роботами, понимающими человеческую речь, четко выполняющими команды и вполне здоровыми с точки зрения врачей. Волосы с моего тела удалят, и никто даже не заметит, что со мной что-то не так. Ну, депрессия. Ну, характер испортился. Ну, воображения нет, и доброта куда-то пропала… И что?
Ева почувствовала, что у нее подкашиваются ноги.
«Только не это, – подумала она, глядя в пол. – Я никогда больше не смогу любить! Я перестану понимать, что такое красота. Я уже никогда не вспомню о том, что бывают на свете верность, лояльность, благородство и честность. Все это жадно съедят мозгоеды, проникнув в мою голову».
Девушку передернуло. Лифт приехал. Его створки открылись с тихим звоном. Равнодушные тюремщики затолкали Ершову и Ильину в стальное чрево лифта и нажали на кнопку «минус четыре». Девушек везли в карцер, и они ничего не могли с этим поделать.
Получив от невесты сигнал SOS, Рязанцев не стал терять ни минуты. Тягостное ожидание последних дней трансформировалось у него во взрыв бешеной активности. Полковник вскочил, бросил на стойку бара деньги и побежал на парковку к машине.
– Я поеду туда, в институт, – сказал он сам себе на бегу, – а группу поддержки вызову позже, в дороге.
Начинал накрапывать дождик. Ветер усиливался. «УАЗ» полковника цвета «баклажан» стоял на парковке и терпеливо ждал хозяина. Эту машину Владимир Евгеньевич купил месяц назад – после того, как его «десятка», завязшая в песке, была атакована двумя бандитами на «Хаммере» и отправилась на металлолом. Спустя некоторое время после того случая Рязанцев с Евой отправились в автосалон, увидели «УАЗ Патриот» и тут же дружно влюбились в этот внедорожник.
