- Если мы угодим туда, он переломает нам все кости и искромсает мясо,мрачно заверил меня капитан.- Не один хороший корабль развалился на части у этой черной скалы.

Я обратился с мольбой о помощи ко всем богам Пантеона. Впоследствии мне говорили, что сидевшие на веслах матросы клялись, будто в жизни своей не слышали таких красивых молитв, и это вселило в них новую надежду. Особенно горячо я молился Венере, умоляя убедить ее дядю Нептуна отнестись ко мне хоть немного бережней, ведь от того, уцелеет ли наш корабль, зависит судьба Рима; и пусть она будет так добра напомнить ему, что я никак не участвовал в нечестивой ссоре с ним моего предшественника, напротив, относился к нему, богу Нептуну, с величайшим уважением. Измученные гребцы из последних сил налегали на весла, а надсмотрщик бегал с плеткой по среднему настилу и с проклятиями вколачивал в них новое рвение. Мы кое-как выкрутились - как, я и сам не знаю,- и когда были наконец вне опасности и раздался дружный вздох облегчения, я пообещал гребцам, как только мы высадимся на берег, каждому по двадцать золотых.

Я был рад, что сохранил присутствие духа. Я впервые в жизни попал в шторм, а мне было известно, что даже самые храбрые люди в мире теряют голову перед угрозой утонуть. Говорят даже - не вслух, конечно,- что Божественный Август праздновал труса во время шторма и только чувство императорского достоинства не давало ему кричать и рвать на себе волосы. Действительно, он частенько приводил цитату о том, сколь "нечестив был человек, впервые поднявший паруса и бросивший вызов опасным морским глубинам". На море ему всегда не везло - разве кроме морских боев,- а если говорить о нечестивости, то однажды, когда во время внезапной бури пошел ко дну целый флот, Август был так возмущен этим, что запретил носить статую Нептуна в числе других богов в священной процессии вокруг цирка. После этого, стоило ему выйти в море, почти всегда начинался шторм, и три или четыре раза он чуть не потерпел кораблекрушение.

Наше судно первым достигло Марселя; к счастью, остальные тоже остались целы, хотя два корабля были вынуждены повернуть назад и укрыться в Фретюсе. Как приятно было чувствовать под ногами твердую землю. Я решил никогда больше не плыть морем, если можно ехать сушей, и с тех пор ни разу не изменил своему решению.

Как только я услышал, что высадка в Британии прошла успешно, я подтянул свои резервы к Булони, приказал Посиду держать собранные там транспортные суда наготове, загрузив их дополнительным оружием и амуницией, которые, возможно, понадобятся для похода. В Марселе - спасибо Посиду - меня с моим штабом ждали двадцать быстроходных двуколок, и мы двинулись на перекладных вверх по долине Роны, от Авиньона к Лиону, где провели вторую ночь, и дальше на север вдоль Соны, делая по восемьдесят-девяносто миль в день - самое большее, что я мог вынести из-за беспрестанной тряски, которая терзала мне нервы, расстраивала желудок и вызывала жестокую головную боль. На следующий вечер в Шалоне мой домашний врач Ксенофонт потребовал, чтобы я отдыхал весь следующий день. Я сказал, что не могу позволить себе такую роскошь; он ответил, что, если я не отдохну, от меня будет мало толку, когда я наконец окажусь в Британии. Я впал в страшную ярость и попытался поставить на своем, но Ксенофонт решительно заявил, что такое мое поведение как раз и говорит о нервном срыве и спросил, кто мой врач - он или я сам. В последнем случае он тут же отказывается от места и возобновляет прерванную практику в Риме; в первом он должен просить меня следовать его советам: полностью расслабиться и подвергнуться основательному массажу. Я извинился перед ним, но сослался на то, что внезапная остановка приведет меня в такое нервное возбуждение, которое будет не снять никаким массажем, а говорить мне "расслабься" - все равно что советовать человеку, одежда которого объята пламенем, сохранять хладнокровие. В конце концов мы пришли к компромиссу: в Шалоне я задерживаться не стану и двинусь дальше, но не в двуколке, а в портшезе, который понесут на плечах шесть опытных носильщиков, и таким образом уменьшу по крайней мере на тридцать миль или около того те пятьсот, что еще предстояло пройти, в свою очередь, я согласен подвергнуться до выхода в путь и по прибытии на место стольким сеансам массажа, сколько он считает нужным.

Мне потребовалось восемь дней, чтобы добраться из Лиона в Булонь через Труа, Реймс, Суассон и Амьен, так как переход из Реймса Ксенофонт опять заставил меня проделать в портшезе. Но я не бездельничал все это время. Я вспоминал и обдумывал исторические записки, посвященные великим битвам прошлого - битвам Юлия, битвам Ганнибала, Александра, в особенности битвам моего отца и брата в Германии,- и спрашивал себя, удастся ли мне, когда дойдет до дела, применить на практике мое широкое и подробное знакомство С военной историей. Я поздравлял себя с тем, что всякий раз, когда можно было составить план битвы по описанию очевидцев, переданному из уст в уста, я непременно это делал; и с тем, что досконально овладел общими тактическими принципами, позволяющими сравнительно небольшой армии дисциплинированных солдат победить огромное полчище полуцивилизованных воинов из различных племен, а также стратегическими принципами, позволяющими успешно оккупировать их страну после победы.

В Амьене, лежа без сна на рассвете, я стал мысленно представлять поле боя. Возможно, пехота британцев будет находиться на лесистом гребне холма, а кавалерия и боевые колесницы выйдут на позицию и станут маневрировать в низине у ее подножья. Я выстрою нашу регулярную пехоту в обычном боевом порядке: два полка впереди, вспомогательные войска на флангах и гвардия в резерве. Слоны, которые будут здесь в новинку, так как подобных животных на острове еще не видели... и тут мне в голову вдруг пришла весьма неприятная мысль.

- Посид,- взволнованно позвал я.

- Да, цезарь,- ответил Посид и соскочил с тюфяка, еще не совсем проснувшись.

- Слоны уже в Булони, да?

- Да, цезарь.

- Когда я приказал тебе перевезти их из Лиона в Булонь?

- Когда мы узнали о высадке наших войск, цезарь: значит, седьмого августа.

- А сегодня двадцать седьмое?

- Да, цезарь.

- Так как же, ради всех богов, нам удастся переправить их через пролив? Нам надо было построить для них специальные транспортные суда.

- В Булони стоит корабль, на котором мы привезли из Александрии обелиск.

- Но я думал, он все еще в Остии.

- Нет, цезарь, он в Булони.

- Но если он вышел туда седьмого, он еще не успел прийти. Вряд ли он сейчас ближе Бискайского залива. Ты же помнишь, ему понадобилось три недели на путь из Египта, причем в идеальную погоду.

Но Посид был действительно способный советник. Оказывается, как только я решил включить слонов в наше подкрепление и велел доставить их в Лион - это было, по-моему, в мае,- он обдумал вопрос о том, как переправить их через пролив, и, не говоря мне ни слова, приспособил для этого судно, на котором привезли в Рим обелиск - единственное судно, достаточно большое для этой цели,- и послал его в Булонь, куда оно прибыло через шесть недель. Если бы он ждал моих приказаний, нам пришлось бы оставить слонов на материке. Это судно заслуживает большего, чем мимолетное упоминание. Еще никогда не спускали на воду такой огромный корабль. В длину целых двести футов, в ширину - пропорционально длине, основные шпангоуты сделаны из кедрового дерева. Калигула построил его в первые месяцы своего правления, чтобы привезти из Египта восьмидесятифутовый красный гранитный обелиск и четыре огромных камня, которые образовывали его пьедестал. Сначала обелиск был воздвигнут в Гелиополисе, потом простоял несколько лет в храме Августа в Александрии. Калигула хотел воздвигнуть его в свою собственную честь в новом цирке, который он строил на Ватиканском холме. Чтобы вы получили представление о колоссальных размерах этого судна, надо вам сказать, что его семидесятифутовая грот-мачта была сделана из ствола серебристой ели, диаметр которого у основания равнялся восьми футам, а в качестве дополнительного балласта для придания судну остойчивости, закрепив обелиск и камни пьедестала на палубе, погрузили сто двадцать тысяч мер египетской чечевицы - дар римскому народу.