– Прошло много лет, – продолжал Чили. – Однажды в Роттердаме я по обыкновению зашел в кабачок. Кабачок как кабачок. За стойкой – жирный хозяин. Жена его, молодая, красивая стерва, кокетничала и заигрывала с посетителями. Цель известная: споить и обобрать наивных моряков. Вошли два молодых матроса. Паршивенький оркестр из трех музыкантов завизжал и захрюкал что-то вроде марша. Молодые люди, польщенные такой встречей, довольно улыбаясь, уселись за столик. Судя по загару на их лицах, они только что вернулись из плавания и, следовательно, были при деньгах. Младшему из них было не больше семнадцати лет. Перемигнувшись с мужем, жена кабатчика подлетела к ним. Парни потребовали виски. Они быстро хмелели, а хозяйка, кокетничая, подливала им виски. Особенно разошелся младший. Я подумал: этот юнга зарабатывает мало, деньги достаются ему не легко. И вот за фальшивую ласку он отдаст весь свой труд этой прожженной кабатчице. Я подошел к их столу и, так как сам уже 86 был достаточно пьян, толкнул кабатчицу. Не успел я открыть рот, чтобы объяснить парням причину своего поступка, как получил от старшего из них удар прямо в глаз. Я был тогда очень силен и, рассвирепев, ответным ударом нокаутировал старшего, а младшего так рванул за руку, что тот громко застонал и на глазах его выступили слезы. И вдруг к своему ужасу и удивлению сквозь угар ярости и хмеля я увидел родную Мэри… Ямочку и детский рот – Мэри. Мэри…

А цвет лица, глаза, волосы – это было мое. Да ведь это же мой сын!

Я выпустил его руку и заревел:

– Сын! Сын мой! Прости! – Но сынок мой, посмотрев на меня, как на сумасшедшего, ринулся к выходу. Я за ним; но несколько человек вместе с хозяином загородили мне дорогу. Прорываясь к сыну, я дико отбивался, и когда вырвался из рук и выбежал на улицу – мальчика и след простыл. Словно ночь проглотила его. Я мчался наугад, надрывно крича в темноту:

– Сынок! Сынок!

Прохожие шарахались от меня. Я бежал и кричал, пока не нарвался на полицейского. Снова схватка. А потом участок и тюрьма… Наконец я очутился на свободе, но сына, конечно, не нашел. Долго еще рыскал я по порту и, описывая наружность сына, как помешанный, приставал ко всем с вопросами:

– Не видали ли вы моего мальчика?

Так потерял я жену и сына…

Проходили годы, а я все еще жил надеждой что где-нибудь, когда-нибудь встречусь ним… Но свет велик… И я давно потеря всякую надежду…

Чили снова стал набивать трубку. Опять зазвенела цитра, но теперь ее звуки только усиливали грусть.

– А Мэри ты больше не встречал? – спросил я старика.

– Спустя несколько дней после нашей встречи я снова посетил «Барбара-Кост», на ее там уже не было. Исчезла… Да… Грустно и обидно, исколесив весь свет, на старости лет умирать одному, без единого близкого человека.

Это мой последний рейс. Меня и на это судно взяли неохотно. Что же ждет меня впереди, когда иссякнут силы? Капитал мой – мешок с барахлом, пара новых сапог и жалованье за рейс. Хочется отдохнуть, иметь свой угол. Протянуть свое старое тело и спокойно лежать на траве, на солнышке, крепко спать ночью на земле, не слыша рева океана и надоевших склянок… По окончании этого рейса са я мечтаю хоть не надолго позволить себе эту роскошь, а когда деньги уйдут, продать сапоги, чтобы подольше продлить удовольствие, а там… будь что будет…

На палубе раздались мерные и четкие шаги, словно кто-то маршировал, и послышался голос:

– Ты! Спать!

– А я хочу цитру послушать. Тебе-то что? – по-ребячьи, робко запротестовал голос юнги.

– Марш в кубрик! – зарычал Ганс.

– Да тебе какое дело?! Я не на работе.

Мое время.

– Не выспавшись, ты плохо будешь работать.

– Да тебе-то что? – возмутился юнга. -

Ты здесь не хозяин, не капитан и даже не боцман.

– Рассуждать?! – Ганс шагнул к юнге, но его остановил яростный ропот людей:

– Ты! Обезьяна! Убирайся отсюда!

– Паршивая тварь! Испортил музыку!

– До каких пор ты будешь портить здесь воздух?

– Что?! Что?! – заорал Ганс.

Ему влепили звонкую затрещину. Его угрозы никого не испугали.

Пароход прибыл в Порт-Саид. В воскресенье, когда вся команда отправилась на берег, Чили остался на палубе. Он целый день Возился со своими вещами, рылся в своем Мешке, лазил под койку. А вечером мы заменили, что он как будто избегает разговоров с нами. Во время ужина он устало вздыхал И не прикоснулся к пище… Он глядел поверх наших голов, и в черных глазах его таилась боль. Даже цвет лица его стал необычным: На медных щеках его выступили красные пятна…

– Почему не ешь?

– Болен? – спрашивали его. Он не отвечал.

Смущенно переглядываясь, мы пожимали плечами. Таким Чили мы не видали никогда. Но вот старик обвел нас грустным взглядов и глухо произнес:

– Я ухожу от вас.

– Почему?

– Что случилось? – посыпались со всех сторон вопросы.

– Среди вас… находится вор, – ответил Чили и, отвернувшись, стал собирать свои вещи в мешок.

– Вор?! Где он? Кто? – шумно заволновались мы.

– Не знаю кто, но он здесь, среди вас, – ответил Чили. – Он здесь, в кубрике.

– Что он украл?

– Сапоги, – последовал ответ. Все замолкли. Переглянулись-

А через минуту кубрик загудел:

– Кто мог польститься на сапоги?

– Может, они завалились?

– Не может быть, чтобы среди нас оказался вор!

– Ищи, ребята!

Небольшое помещение кубрика было перерыто сверху донизу. Но сапог не оказалось Неловкость, стыд и смущение охватили всех.

– Давай искать в мешках, – предложил кто-то.

– Давай.

В несколько минут были вытряхнуты и осмотрены все мешки, даже мешки отсутствующих. Ничего!

Нам стыдно было смотреть друг другу в глаза.

– Слушай, Чили! – робко заговорил Карл, – допустим, что это правда, среди нас смеется вор, но это не значит, что ты должен бросать работу. Мы в два счета соберем тебе на новые сапоги…

– Да! Да! – подхватили мы дружно. – Соберем!

– Терять трехмесячное жалованье и работу из-за пары сапог – чистое безумие! – вскричал я.

– Но жить в одном кубрике и работать с вором невыносимо, – сказал Чили.

– Но 'ведь вор-то один! – вскричал Карл. – Почему же мы все должны отвечать за него?!

– Вор неизвестен, и я могу подозревать в краже каждого из вас, а это очень тяжело.

– Но подумай, Чили, – волновался я, – ведь ты теряешь место, работу…

– Если бы мне пришлось потерять гораздо больше, я не остался бы рядом с человеком, который может обокрасть своего товарища. Это не только вор, это… – не находя слов, он брезгливо поморщился и махнул рукой.

Мы поняли, что Чили тверд в своем решении. Он завязал мешок, взвалил его на плечи и пошел к выходу. На миг мы растерялись, но, опомнившись, бросились за ним, обступили его тесным кольцом и всячески пытались его разубедить и уговорить. Но старый Чили был неумолим. У порога он круто повернулся и, протянув мне на прощанье руку ушел…

Мне стало так тоскливо, словно я потерял самого близкого человека. Я не выдержал и скриком: «Чили! Чили! Постой!» – помчался за стариком.

– Чили, друг, останься. Нельзя же так! Ведь это твой последний рейс… Ведь ты мечтаешь об отдыхе. Подумай, что ты делаешь, Чили! – умолял я его со слезами на глазах.

– Скажи мне, – произнес он тихо, – мог бы ты жить рядом с падалью?

– Нет… не мог бы… но…

– «Но» тут ни при чем, – прервал он меня. – Будь здоров.

– Тогда я пойду с гобой.

– Ни в коем случае! Я иду не в гостиницу. Ну, прощай! Еще раз! Будь хорошим парнем. Гуд-бай!

Он еще раз крепко пожал мне руку и с мешком на плечах ушел в темноту.

История с сапогами сильно взволновала нас. Что может быть оскорбительнее для честного человека, чем подозрение в краже? О, если бы нам в руки попался вор!

В порту вахты отменены, и потому в кубрике было очень шумно. Вдоволь наругавшись, мы полезли на койки спать. Хоть койка и не ахти какая роскошь, но Чили лишился и ее. Где Чили сейчас, бедняга?!