Мирра!

О, не хмурься!

К твоей улыбке так привыкла я,

Что горше мне суровый вид, чем кара,

Быть может, возвещаемая им.

Царю — я подданная, господину —

Рабыня, человека — я люблю,

Охваченная роковым влеченьем!

Гречанка, ненавижу я монархов;

Рабыня — цепи; ионийка, я

Унижена любовью к иноземцу

Сильнее, чем оковами. И все же

Люблю тебя! И если той любви

Хватило, чтобы душу переделать,

Ужель она откажется от права

Тебя спасти?

Спасти? Ты так прекрасна!

Люби меня, люби, а не спасай!

А без любви — где сыщешь безопасность?

Про женскую любовь я говорю.

Жизнь человек сосет из женской груди

И учится словам из женских уст;

И первый плач близ женщины смолкает,

И женщина последний слышит вздох:

Мужчины нарушают долг печальный

Быть при вожде в его последний миг!

О, златоустая! Звучит твой голос

Как музыка — трагическою песнью,

Которую так любят у тебя

На родине, ты говорила. Плачешь?

Не надо!

Я не плачу. Но — молю —

Не говори о родине моей.

Но ты сама нередко…

Правда, правда;

Мысль вечная невольно ищет слова;

Но речь других о Греции — мне нож!

Молчу… Меня спасти ты хочешь; как же?

Уча спасти не одного себя,

Но всю страну огромную от худшей

Из войн — братоубийственной войны.

Но я, дитя, все войны ненавижу;

Живу я в мире, в радостях; чего же

Еще?

Ах, царь! С обычными людьми

Нужна нередко видимость войны,

Чтоб сущность мира охранить; царю же —

Порою страх внушать, а не любовь.

Но я искал любви.

А не внушил

Ни страха, ни любви.

Тебя ль я слышу?

Речь — о любви народа, себялюбца;

Народу нужен страх перед законом,

Не гнет: о нем не должен думать он;

А думает — пускай его считает

Защитою от худшего, от гнета

Страстей. А царь вина, цветов, пиров,

Любви — вовек не сыщет славы.

Славы!

А слава — что?

Спроси отцов-богов.

Они молчат. О них жрецы болтают,

Стремясь подачку выпросить на храм.

Взгляни в анналы тех, кто создал царство.

Я не могу: они в крови. К тому же

Империя основана, а большей

Не нужно мне.

Ты эту сбереги.

Ее мне все ж для наслаждений хватит…

Идем к Евфрату, Мирра: чудный вечер;

Галера ждет, и павильон разубран

Для пиршества ночного и такою

Сверкнет красой и блеском, что и звезды

Небесные увидят в нем звезду!

И, свежими увенчаны цветами,

Возляжем мы с тобой подобно…

Жертвам.

Нет, как цари, как пастухи-цари

Былых времен, не знавшие венцов

Прекраснее цветочных, а победы —

Лишь мирные, бесслезные… Пойдем.

Вовеки жить царю!

Ни часом дольше,

Чем он любить способен. Ненавижу

Такой язык: жизнь делает он ложью,

Прах вечностью маня! Ну, Панья, быстро.

Мне Салемен велел возобновить

Его мольбу к царю: хотя б сегодня

Дворца не покидать; он, возвратясь,

Даст объясненья смелости своей,

Которые, быть может, оправдают

Его вмешательство.