Затем билтонг собрал кучку черного пепла, смочил ее жидкостью из переднего устья. И вот возник тусклый шар, гротескная пародия на стойбеновскую чашу. Немного поколебавшись, билтонг втянул псевдоподию, чтобы набраться сил. Через какое-то время он сделал еще одну попытку, но вдруг, без всякого предупреждения, все его тело содрогнулось, псевдоподия бессильно упала, помедлила в жалкой нерешительности и наконец уползла, спряталась в массе тела.

— Без толку все, — хрипло сказал Унтермейер. — Не может он ничего, слишком поздно.

Непослушными, оцепеневшими пальцами Фергессон собрал оригиналы и засунул их в стальной ящик.

— Я, пожалуй, ошибся, — пробормотал он, с трудом поднимаясь на ноги. — Надеялся, это поможет. Мне и в голову не приходило, насколько он плох.

Убитая отчаянием, не способная вымолвить ни слова Шарлотта пошла прочь — куда попало, ничего не видя на своем пути. Унтермейер последовал за ней, пробираясь сквозь сбившуюся вокруг платформы толпу разъяренных людей.

— Подождите секунду, — остановил их Доз. — У меня тут есть пара вещей, пусть он на них попробует.

Собравшийся уже уходить Фергессон устало ждал, а Доз сунул руку за пазуху своей грубой серой рубашки, немного там покопался и извлек какой-то предмет, завернутый в клочок старой газеты. Это была чашка, деревянная чашка для питья, грубо обработанная и неправильной формы. Со странной косой усмешкой на лице он присел на корточки и поставил чашку перед билтонгом.

— А какой смысл? — Шарлотта наблюдала за его действиями с легким недоумением. — Ну, скажем, он даже и сделает сейчас оттиск. — Она безразлично потрогала деревяшку носком туфли. — Это же такая простая штука, что ее самому можно скопировать.

Фергессон вздрогнул. Доз поймал его взгляд и несколько мгновений двое мужчин смотрели друг на друга, Доз — с легкой улыбкой, а Фергессон — напряженно замерший, начинающий понимать.

— Верно, — сказал Доз, — я сделал ее сам. Фергессон схватил чашку. Дрожа от возбуждения, он осматривал неказистую посудину снова и снова.

— Чем вы ее сделали? Я ничего не понимаю. И из чего вы ее сделали?

— Мы повалили несколько деревьев. — Доз снял что-то со своего ремня; в слабых лучах солнца тускло блеснул металл. — Вот — только осторожнее, можно порезаться.

Нож, такой же грубый, как и чашка, — кованый, неровный, ручка обмотана проволокой.

— Вы сделали этот нож? — потрясенно спросил Фергессон. — Я не верю. С чего вы начали? Чтобы сделать такую вещь, нужны инструменты. Это парадокс! — Его голос поднялся до истерических нот. — Это просто невозможно! Разочарованная Шарлотта отвернулась, безнадежно махнув рукой.

— Им же ничего не разрежешь. Вот у меня на кухне был целый набор ножей, — добавила она жалким, тоскливым голосом. — Нержавеющие, самая лучшая шведская сталь. А теперь от них остался один черный пепел.

Голова Фергессона разрывалась от миллиона бушующих в ней вопросов.

— Эта чашка, этот нож — вас что там, целая группа? И этот материал, из которого сшита ваша одежда, — вы сами его соткали?

— Идемте, — резко бросил Доз. Прихватив нож и чашку, он быстро двинулся прочь. — Лучше убраться отсюда. Тут, похоже, дело идет к концу.

Люди начали расходиться. Бросив бессмысленное теперь ожидание, они уныло плелись к выходу из парка в надежде подобрать среди обломков рассыпающихся магазинов хоть какую-то пищу. Ожили и медленно, словно в нерешительности, куда-то укатили некоторые из машин, окружавших парк.

Унтермейер нервно провел кончиком языка по своим вялым, отвисшим губам. Толстое, мучнистое лицо пошло от страха пятнами.

— Теперь они сорвутся с цепи, — пробормотал он Фергессону. — Весь наш поселок рушится, через несколько часов не останется ничего. Ни пищи, ни жилья. — Его глаза стрельнули в сторону автомобиля, но тут же утратили блеск, поскучнели.

Такая мысль пришла в голову не одному Унтермейеру. Вокруг массивного, покрытого пылью бьюика постепенно образовалось кольцо мужчин с темными, не предвещающими ничего хорошего лицами. Словно жадные, враждебно настроенные дети они тыкали его со всех сторон, внимательно изучали капот, бамперы, щупали фары и туго накаченные шины. Во многих руках мелькали обрезки труб, камни, куски искореженной арматуры, вырванные из обломков рассыпавшихся зданий.

— Они знают, что машина из другого поселка, — сказал Доз. — И знают, что она поедет обратно.

— Я могу взять тебя в Питтсбургский поселок, — сказал Фергессон Шарлотте. Он направился к автомобилю. — Запишу тебя своей женой. А потом уж решишь, стоит ли доводить оформление бумаг до конца.

— А как же Бен? — еле слышно пробормотала Шарлотта.

— Я не могу записать его второй женой. — Фергессон ускорил шаг. — Отвезти его я могу, но все равно ему не позволят остаться. У них ведь там система квот. Позднее, когда все поймут чрезвычайность ситуации…

— С дороги.

Унтермейер угрожающе надвигался на окруживших машину людей; они неуверенно попятились, немного помедлили, а затем расступились. Унтермейер встал рядом с дверцей, в нем откуда-то появилась быстрота, огромное тело подтянулось, не казалось больше обвисшей тушей. — Проводите ее сюда — и следите в оба, — сказал он Фергессону.

Держа Шарлотту между собой, Фергессон и Доз протиснулись к машине. Фергессон передал толстяку ключи, тот рывком открыл переднюю дверь, втолкнул Шарлотту внутрь и сделал Фергессону знак зайти с другой стороны.

И тут окружавшие их люди ожили.

Ударом огромного кулака Унтермейер отшвырнул лидера в самую гущу следовавшей за ним толпы, а затем нырнул в дверцу, перевалился через Шарлотту и с трудом втиснулся на водительское сиденье. Взвыл, оживая, двигатель; Унтермейер включил самую малую передачу и резко нажал педаль газа. Машина сдвинулась с места. Бешеные, одичавшие люди цеплялись за нее, через открытую дверцу пытались схватить сидящих внутри.

Унтермейер захлопнул и запер дверцу. В последний момент, когда машина уже набрала скорость, Фергессон успел разглядеть взмокшее от пота, искаженное страхом лицо толстяка.

Все старания людей удержаться на гладких, скользких боках машины были тщетны; один за другим они соскальзывали, оставались позади. Какойто огромный рыжеволосый парень оседлал капот, через вдребезги разбитое лобовое стекло он остервенело тянулся к лицу сидящего за рулем Унтермейера. Унтермейер резко повернул машину; какое-то мгновение рыжеволосый еле держался, но затем руки его соскользнули, и он полетел, так и не проронив ни звука, на мостовую, лицом вниз. Яростно визжа покрышками, машина виляла, наклонялась из стороны в сторону и наконец пропала из виду, заслоненная цепочкой осевших, утративших свои очертания зданий; визг стал тише, а потом и совсем стих. Унтермейер и Шарлотта уехали; скоро они будут в спасительной безопасности Питтсбургского поселка.

На плечо Фергессона, тупо смотревшего вслед исчезавшему бьюику, опустилась тонкая рука Доза.

— Ну что ж, — пробормотал он, стряхивая с себя оцепенение, — была машина и нету. Во всяком случае, слава богу, что Шарлотта отсюда уехала. — Пошли. — В голосе Доза звучала нетерпеливость. — Надеюсь, у вас хорошая обувь — прогулка будет довольно длинная.

— Прогулка? — недоуменно моргнул Фергессон. — А куда?

— До ближайшего из наших лагерей миль тридцать. Думаю, дойдем.

Секунду помедлив, Фергессон догнал двинувшегося прочь Доза.

— Я ходил раньше, сумею и сегодня.

А за их спинами вновь собралась толпа, теперь все внимание переключилось на инертную, неподвижную кучу протоплазмы, на умирающего билтонга. Поднимался негодующий гул; бессилие этих людей, крушение надежд на захват автомобиля мгновенно превратил негромкий сперва гул в визгливую, отвратительную какофонию. Накопленная толпой злоба искала выхода в насилии; словно жидкость, без всяких рассуждений переливающаяся с высокого места в низкое, зловещая, кипящая, утратившая все человеческое, масса накатывалась на бетонную платформу.

Дряхлый, беспомощный, умирающий билтонг осознавал их присутствие, ждал их. Его псевдоподии сплелись в последней, невыносимой работе, в дрожи последнего усилия.