За час до выхода в эфир новостной программы ведущий клоун шестого канала Джим Брискин собрал в своем кабинете всю свою команду, чтобы обсудить сообщение о неизвестной и, вполне возможно, враждебной космической эскадре, появившейся в восьмистах астрономических единицах от Солнца. Бесспорно, это была важная новость. Только вот как подать ее многомиллиардной аудитории телезрителей, рассеянных по трем планетам и семи лунам?

Пегги Джонс, секретарша Брискина, закурила сигарету и сказала:

— Ты бы полегче с ними, Джим-Джем, полегче. Не нагнетай атмосферу.

Она устроилась в кресле поуютнее и начала перебирать сводки, пришедшие на их телетайпы от Юницефалона 40-Д.

Гомеостатический проблеморазрешательный комплекс Юницефалон 40-Д квартировал по адресу Вашингтон, федеральный округ Колумбия, Белый дом; именно он обнаружил в глубинах космоса возможный источник внешней угрозы. Располагая всеми полномочиями президента Соединенных Штатов, Юницефалон незамедлительно отрядил линейные корабли для организации сторожевого заслона. Складывалось впечатление, что неизвестная эскадра прибыла из некоей другой звездной системы; уточнение этого обстоятельства также ложилось на долю сторожевых кораблей.

— «Полегче», — мрачно передразнил Джим Брискин. — Растяну я, значит, рот от уха до уха и скажу, ну, ребята, хохма, чего мы боялись, того и дождались, ха-ха-ха. — Он неприязненно взглянул на Пегги. — На Земле и на Марсе все животики надорвут, а вот насчет внешних лун я как-то не очень уверен.

Все прекрасно понимали, что при нападении извне первыми пострадают дальние колонии.

— Нет, они смеяться не будут, — согласился сценарист-консультант Эд Файнберг; он имел родственников на Ганимеде, а потому и особые причины для беспокойства.

— Неужели не найдется какой-нибудь новости повеселее? — спросила Пегги. — Для начала программы? Надо же и о спонсоре подумать, о его интересах. — Она передала Брискину всю свою охапку сводок. — Поищи тут что-нибудь такое. Решение алабамского суда о предоставлении корове-мутантке права голоса… ну, ты знаешь.

Брискин знал — что-нибудь вроде той прелестной истории, она тронула сердца миллионов — про сойку-мутантку из Бисмарка, штат Северная Дакота, которая с огромным трудом, после многих попыток научилась шить. Памятным апрельским утром трудолюбивая сойка сшила гнездо для себя и для своих птенцов прямо перед телевизионными камерами под комментарии Брискина. Одно из сообщений резко выделялось на общем фоне; Брискин с первого взгляда понял: вот то, что поможет смягчить зловещий тон сегодняшних новостей. Нагляднеишее доказательство того, что в мире все идет обычным порядком, и порядок этот неколебим, какие бы там ни приходили известия с окраин Солнечной системы.

— Ты только глянь, — ухмыльнулся он. — Старина Гэс Шатц помер. Наконец-то.

— А кто он такой? — удивилась Пегги. — Гэс Шатц… что-то вроде знакомое.

— Профсоюзник, — пояснил Брискин. — Да ты должна помнить. Резервный президент, которого назначили от профсоюза двадцать два года назад. Теперь он помер, и профсоюз… — он уронил на стол листок с кратким, сухим сообщением, — они посылают в Белый дом нового президента. Я возьму у этого парня интервью — если только он умеет говорить.

— Ну да, — кивнула Пегги. — Я все время забываю. Там до сих пор держат в резерве человека — на случай, если Юницефалон откажет. А у него бывали отказы?

— Нет, — поморщился Эд Файнберг, — это полностью исключено. Типичнейший пример того, как профсоюзы создают пустопорожние рабочие места и заполняют их своими бездельниками. Чума нашего общества.

— И все равно, — твердо сказал Брискин, — людям понравится. Домашняя жизнь самого главного в стране резервиста… почему профсоюз выбрал именно его, какое у него хобби. Чем этот человек, кто бы он там ни был, намерен заниматься в течение своего президентского срока, чтобы не взбеситься от безделья. Старина Гэс изучил переплетное дело, он собирал старые редкие автомобильные журналы и переплетал их в сафьян. С золотым тиснением. Эд и Пегги согласно кивнули.

— Действуй, Джим-Джем, — сказала Пегги. — Ты сможешь подать это интересно — да ты все что угодно можешь подать интересно. Я сейчас же звоню в Белый дом. Как ты думаешь, он уже туда добрался?

— Да нет, — вмешался Файнберг, — скорее всего, он еще в Чикаго, в штаб-квартире своего профсоюза. Попробуй позвонить туда. Профсоюз гражданских правительственных служащих, восточная секция.

Пегги подняла трубку и начала торопливо крутить диск телефона.

В семь утра Максимилиан Фишер проснулся от каких-то непонятных звуков; приподняв с подушки голову, он начал разбирать во все нараставшем гвалте сперва визгливый голос домохозяйки, а затем и другие голоса — мужские и вроде как незнакомые. Он помотал головой, чтобы стряхнуть остатки сна, и сел, стараясь перемещать немалую свою тушу как можно более плавно, без рывков и излишних усилий. Что бы там ни произошло, он не намеревался гнать спешку, — а то ведь доктор каждый раз говорит: не перенапрягайтесь и не перенапрягайтесь, у вас и так сердце увеличено, нужно беречь его от чрезмерной перегрузки. Макс медленно встал и начал спокойно, неторопливо одеваться.

«Ну точно, опять приперлись за взносом в какойнибудь там свой фонд, — объяснил он себе происходящее. — Очень на этих мужиков похоже. Только что-то они сегодня рановато. — Он не чувствовал ни малейшей тревоги. — Я на прекрасном счету и связи тоже имею. Так что, — твердо подытожил он, — черта ли мне бояться».

Макс аккуратно застегнул все пуговки на своей любимой, в зеленую с розовым полоску, шелковой рубашке.

«Одежда должна быть классной», — думал он, сумев наконец согнуться достаточно сильно, чтобы натянуть на ноги аутентичные, из настоящей искусственной замши танцевальные мокасины.

«Нужно быть готовым говорить с ними на равных, — думал он, приглаживая перед зеркалом и с детства-то жидковатые, а за последнее время и вовсе поредевшие волосы. — Если они захотят вытрясти из меня слишком уж много, я стукну на них прямо Пэту Ноблу, в его Нью-Йоркское работодательное бюро, ну точно стукну, я не намерен мириться со всеми этими ихними закидонами, тоже мне мальчика нашли, я записался в союз, когда они все еще в пеленки мочились».

— Фишер, — проорал голос из соседней комнаты, — одевайся и пошли. Мы нашли тебе работу по душе. Прямо сегодня и приступишь.

Слово «работа» вызвало у Макса Фишера двойственные чувства, он не знал радоваться или плакать. К описываемому моменту он уже больше года кормился от профсоюзного фонда — как и большинство его знакомых. И вдруг — на тебе, пожалуйста. «Ну вот, — подумал он с тоской, — приехали. А если это тяжелая работа, ну, вроде, если там надо много нагибаться или бегать всю дорогу туда-сюда?» В нем вскипала злость. Ну это ж надо такую подлянку человеку устроить, то есть в смысле, что они о себе думают?

— Послушайте, — начал он, открывая дверь, но профбоссы отнюдь не намеревались что-то там слушать.

— Пакуй вещички, Фишер, — оборвал Макса один из них, наверное — главный. — Гэс Шатц отбросил коньки, так что ты теперь едешь в Вашингтон и становишься резервистом номер раз, и все это надо по-быстрому, пока они там не прикрыли это место, а то потом придется бастовать или в суд на них подавать. А кому это надо? Мы хотим заполнить вакансию тихо и спокойно, без никаких неприятностей, ясно? Сделать переход таким гладким, чтобы никто, считай, и не заметил.

— А какая ставка? — прищурился Мак.

— Ты не в таком положении, чтобы что-то там решать, — отрезал профбосс, — тебя отобрали. Мы же в пять минут можем снять тебя с профсоюзного пособия. Пойдешь на улицу, будешь искать работу, тебе что, этого хочется? Да и кто тебя возьмет, в твоемто возрасте.

— А ты на меня бочку не кати, — взорвался Макс. — Я вот сейчас подниму эту трубку и позвоню Пэту Ноблу… Тем временем остальные профсоюзники скидывали в кучу его барахло.