Контрреволюционные силы были уже далеко не те, что в первые два года после победы революции. Была практически полностью разгромлена внутренняя контрреволюция. Противники Кастро или уехали с Кубы, или сидели в тюрьмах. В 1963 году на острове Пинос, как в свое время сам Фидель, томились шесть тысяч кубинских политических заключенных [479].
К середине 1960–х годов численность всех контрреволюционных групп на Кубе составляла не более тысячи человек. Эти группы, как правило, не имели связи между собой. Их можно было назвать «мелкими пакостниками», поскольку их деятельность сводилась к антикастровской пропаганде, вредительству (поджогам, мелким диверсиям), порче общественного имущества (оборудования на рабочих местах, телефонов на улицах и т. д.), воровству. Крупными «делишками» для них считались нанесение на стены надписей контрреволюционного содержания, а также организация нелегальных побегов с Кубы. Банды, которые направлялись на остров из–за границы, сменили тактику. Их стало труднее ловить. Совершив диверсию, подпалив сахарную плантацию, они сразу покидали Кубу. Основные силы внешней контрреволюции тем временем накапливались в Майами. В США подрастало поколение дерзких и обозленных на Фиделя молодых кубинских эмигрантов, которые были вывезены с родины своими обеспеченными родителями после революции.
В 1960–е годы, после «медового месяца» – открытой поддержки Советским Союзом Кубы в ее противостоянии с США, – советско–кубинские отношения дали трещину и теперь напоминали брак по расчету. Следует признать, что отношения СССР и Кубы с самого начала строились на «идиллической основе» по причине того, что обе стороны питали в отношении друг друга иллюзии. Теперь наступало время поставить эти отношения на реальную основу, четко определив по пунктам, «как и против кого дружить дальше».
Не стоит винить в охлаждении двусторонних отношений только кубинскую сторону. Просто в силу своей эмоциональности и прямоты кубинцы не скрывали правду, а предпочитали говорить ее в лицо. Тем более тем, кого они считали друзьями. Фидель Кастро всегда чутко реагировал на обиду, но никогда не делал резких заявлений, если его не обижали первым. До Кастро конечно же доходила информация о высокомерных высказываниях в адрес Кубы со стороны некоторых кремлевских деятелей, ставивших вопрос: может ли независимая Куба, которая отказалась входить в социалистический лагерь и присоединяться к соответствующим блокам, вообще считаться социалистической страной? Че Гевара, а затем Кастро, встречаясь на Кубе с советскими делегациями, потрясали перед носом гостей толстенными пачками бумаг, где было зафиксировано, какие именно обвинения в адрес кубинских лидеров и кубинской политики выдвигали советские ответственные лица. «Это что – дружба?» – вопрошали Че и Фидель. Советские гости краснели и опускали глаза… [480]
Тем не менее отношения двух стран продолжали развиваться на деловой основе при постоянных попытках, по правде говоря, прежде всего Советского Союза, вновь придать им дружеский характер. К тому же русские в силу национально–психологических особенностей более терпеливы и отходчивы, чем гордые и обижающиеся по каждому поводу кубинцы.
Подписание Московского договора о запрещении испытаний ядерного оружия в августе 1963 года вызвало новое беспокойство в Гаване. Кубинцы полагали, что при этих условиях их страна окажется без надежной защиты в виде ответного советского атомного удара по США. Его угроза, как считали кубинские лидеры, только и сдерживала Белый дом от агрессии в отношении Кубы. Несмотря на то, что после Карибского кризиса американцы дали обещание не нападать на Кубу, Фидель Кастро был убежден, что в любой момент они могут нарушить его. Тем более что ушел из жизни Джон Кеннеди, человек, который давал это обещание. Убежденность Фиделя в этом подкреплялась тем обстоятельством, что США не стеснялись развязывать локальные войны по всему свету, несмотря на данные ими обещания мировому сообществу.
После того как Хрущев осенью 1964 года в результате заговора членов политбюро был снят со своего поста, кубинское руководство поняло, что следует ждать не просто новых внешнеполитических действий, а изменения внешней политики Москвы, в том числе и по отношению к Кубе. Никиту Хрущева на Острове свободы уважали. Его грубое, подчас отнюдь не дипломатическое поведение на международных форумах, его «простонародный» стиль общения абсолютно не смущали ни Кастро, ни других кубинских руководителей. В Гаване помнили о том, что Хрущев на любой выпад в адрес Кубы и Фиделя реагировал как на личное оскорбление, что он, наконец, дал гарантии защитить Кубу от агрессивных действий со стороны США.
Кубинцы, конечно, со временем узнали, что на памятном пленуме ЦК, когда Хрущева снимали со своей должности за «волюнтаризм», в перечне обвинений упоминалось его агрессивное поведение до и во время Карибского кризиса. Дескать, не пристало главе такой могущественной державы вести себя как во время уличных разборок. Фиделю Кастро стало ясно, что Москва больше не хочет ссориться с северной империей да и вообще хочет «мирного сосуществования». Именно этот намек Москвы Вашингтону – «ребята, давайте жить дружно» – заставлял Кастро постоянно искать ответы на вопросы: что будет, если США опять нападут на Кубу? Сумеет ли СССР реально защитить далекий Остров свободы или предпочтет сражаться с американцами в дипломатических баталиях за «круглым столом переговоров»?
Политика мирного сосуществования в глазах кубинцев больше походила на «страх перед империализмом». Фидель Кастро полагал, что Москва идет на компромисс с Вашингтоном, потеряв веру в свои силы. На первомайском митинге в 1966 году он заявил, что «при отражении американской агрессии кубинцам придется полагаться исключительно на собственные силы».
А Москва обижалась на то, что кубинское правительство сознательно преувеличивает значение мелких американских провокаций в отношении Кубы и совершает необдуманные шаги, одним из которых стало, например, приведение Кубы в состояние боевой готовности весной 1966 года без какого–либо предварительного предупреждения об этом СССР и других социалистических стран.
Кубинские руководители также высказывали недовольство тем, что Советский Союз развивает торговые отношения с Чили, Бразилией, Колумбией и другими латиноамериканскими странами. Особенное недовольство Кастро вызывало то, что СССР продолжает делать ставку на «старые компартии» ряда латиноамериканских стран, которые Фидель не принимал в расчет из–за того, что они полностью исключали вооруженную борьбу как способ завоевания власти.
Руководство Кубы также не могло понять, как на самом деле Советский Союз относится к национально–освободительному движению в Латинской Америке, почему СССР занимает позицию «стороннего наблюдателя» во всех конфликтах, в которых участвовали американцы в южной части Западного полушария. Именно это «молчание Москвы», по мнению кубинцев, делало нападки США на слабые национально–освободительные движения еще более чувствительными. Фиделя Кастро раздражало и то, что, несмотря на большую помощь, оказываемую СССР братской Кубе, в материальном и количественном отношении она была меньше той, что оказывала Москва таким отнюдь не социалистическим странам, как Ирак, Индонезия или Индия.
Фидель не стеснялся открыто упрекать Москву в том, что она подчинила революционные интересы «политике мирного сосуществования», и в том, что в Латинской Америке СССР поддерживал партии, которые враждебно относились к Фиделю Кастро и политике «экспорта революции». А Москва ждала, пока он немного поостынет. Любые «внешние раздражители», самый яркий пример – агрессивная политика США, он мастерски обращал в свою пользу, просто и доходчиво объясняя сотням тысяч кубинцев на митингах, кто является источником всех бед на Кубе и кто виноват в тяжелом социально–экономическом положении страны.
На возникших противоречиях между Кубой и СССР пытались играть китайцы. После инцидента на Даманском полуострове отношения между СССР и Китаем были враждебными. Москва пристально и даже ревностно наблюдала за попытками китайцев оказать влияние на кубинское руководство и склонить Гавану к сотрудничеству с Пекином в противовес СССР. Надо сказать, что масла в огонь подливал в ходе встреч с советскими представителями Анибал Эскаланте, который заявлял, что «среди кубинской революционной элиты резко возросло влияние Китая» [481].
