"Эмбира"[80] полностью оправдывала свое название.
Вся ее внутренняя отделка была выполнена из ценных сортов дерева, притом отменными мастерамирезчиками, каких теперь днем с огнем не сыщешь. Стены и пол украшали плетенные из веревок циновки, коврики, макраме.
Стол, за которым мы сидели, был изготовлен из гонсалоалвеса,[81] и тонкий фисташковый запах приятно ласкал ноздри, вызывая зверский аппетит.
– Принеси для начала пачку "Министран",[82] кашасу[83] и на закуску жареных арату,[84] – приказал Эрнесто официанту, улыбчивому фуло[85] ростом под два метра. – И не забудь "Маншете"![86] – прокричал он ему вдогонку.
Я щелкал как семечки удивительно вкусных арату, Эрнесто – потягивал на чем-то настоянную кашасу, курил сигареты и листал еженедельник, а официант и повара трудились в поте лица, выполняя наш заказ.
Примерно через полчаса на столе уже исходила паром мокека[87] с желтой маниоковой кашей, отсвечивали прозрачным янтарем устрицы, приправленные салжемой,[88] стояли чашки с протертыми суруру,[89] разнообразными соусами, кажу[90] в сиропе и, наконец, словно бальзам на мое русское сердце, великолепные шурраскиньо,[91] так похожие на наш (ну ладно, грузинский!) шашлык.
– Для полного счастья нам не хватает лишь парочки красоток с вот такими, – выразительным жестом Эрнесто нарисовал в воздухе авоську, наполненную двумя астраханскими арбузами, – причальными тумбами.
– Домой хочу… – неожиданно вырвалось у меня совершенно не в унисон с его благодушным настроением.
– Счастливый ты, парень. – Эрнесто хмуро улыбнулся. – У тебя есть к чему стремиться. Дом, семья…
– Да уж – счастливый…
– Ладно, извини, если ляпнул невпопад. Это я от зависти. Уж мне-то личного счастья не видать как своих ушей.
– Почему?
– Поздно, брат, поздно. Ты вот успел… а я по борделям свою мужскую силу посеял. Нет, нет, не подумай, что я импотент! Пока все в норме. Не про то речь. А, да ты и сам понимаешь, что я имею ввиду! Конченый я человек – и все тут. С того крюка, на котором я сижу, путь только один… и не мне решать, как жить дальше. Я пустышка, выжатый лимон. Единственная радость в жизни – деньги. И то не хватает сообразительности, как с толком их потратить и на что.
– Оставь надежду всяк сюда входящий…
– Извини – не понял… А, ну да, дошло. Знал бы раньше… Что теперь об этом толковать. К черту! Все к черту!
Эрнесто подозвал официанта-фуло и заказал еще кашасу и американского баночного пива.
– Деньги за нашу работу уже перевели на счета, – буднично сказал он, принимаясь за шурраскиньо. – Пиво – дрянь… – поморщился, отхлебнув из запотевшей банки глоток консервированной американской бурды. – Соус чересчур острый, – пожаловался Эрнесто, облизывая жирные пальцы. – А вообще – у нас с тобой сегодня прощальный вечер.
– Откуда знаешь? – вяло поинтересовался я, наблюдая за входом, – в "Эмбиру" ввалилась шумная компания во главе с мрачным метисом в черной рубахе.
– Земля слухами полнится, – невесело рассмеялся Эрнесто. – Жаль. Скажу откровенно – о таком, как ты, напарнике можно только мечтать. Это не комплимент, поверь. Я многих знавал…
Я промолчал. Мне было интересно с Эрнесто, но особых чувств к нему я не питал. Случайный попутчик на дороге, ведущей в никуда…
Веселая компашка разместилась рядом, заставив почему-то утратившего улыбку фуло сдвинуть два стола. Усевшись, метис неторопливо осмотрел зал и, увидев меня, о чем-то негромко спросил официанта.
Видимо, ответ подобострастно согнувшегося фуло его не удовлетворил, и он стал разглядывать меня, будто натуралист неведомую науке букашку, нечаянно попавшуюся в его сачок.
Я не стал устраивать поединок взглядов во избежание недоразумений и последовал примеру Эрнесто, отважно сражающегося с ароматным шурраскиньо. – Эй, гринго![92]
Голос был пропитым и наглым. Он принадлежал взлохмаченному типу неизвестно какой расовой принадлежности – смуглость его кожи, похоже, образовалась от слоя грязи, устойчивым ровным слоем покрывавшим испитое лицо и суетливые неопрятные руки. – Ты что, не слышишь?
Он поднялся и вразвалку подошел вплотную к нашему столу. – Какого черта!.. – было вспыхнул Эрнесто.
Но мгновенно оценив ситуацию, примирительно спросил:
– Что хочет уважаемый сеу?[93]
– Сеу хочет, чтобы этот гринго убрался отсюда, – кривляясь, ответил хриплоголосый наглец, поддержанный вызывающим хохотом компании метиса.
– Ладно вам, парни. – Эрнесто попытался изоб-разить приветливую улыбку. – Мы поужинаем и уйдем.
– Можно и так, – открыл свой щербатый рот в гнусной ухмылке задира. – Платите тысячу крузейро[94] – и гуляйте здесь хоть до утра.
– Да ты… ты что, мать твою?! – наконец взорвался Эрнесто.
– Гринго должен уйти, – неожиданно отозвался угрюмый метис; голос у него был глухой и невыразительный. – Нам не нужен международный скандал. Но ты, амиго,[95] заплатишь нам… за себя и за него. Две тысячи крузейро. – А вот это ты видал?
"Международный" жест Эрнесто был достаточно выразителен.
– Я тебе не мальчик для порки, амиго, – добавил он с угрозой. – Поостерегись.
Уверенность Эрнесто в своих силах и возможностях не была бравадой. Во избежание недоразумений с полицией, мы были безоружны.
Но я знал, что у моего напарника в потайном кармане покоится чехол с набором метательных ножей – тонких, узких и острых пластин длиной около пятнадцати сантиметров. И управлялся он с этим страшным оружием безупречно. – Прощай, глупец… Метис с невозмутимым видом вынул из-за пояса пистолет, дослал в ствол патрон и…
Я ударил его в падении из кульбита пяткой в челюсть. Второй ногой я размозжил о стол кисть руки, которая держала пистолет.
Не ожидавшие такого поворота событий собутыльники метиса, опрокидывая стулья, шарахнулись в разные стороны.
Краем глаза я заметил, что в руках Эрнесто сверкнула хорошо полированная сталь метательного ножа. – Остановись, Эрнесто! – крикнул я, подхватываясь на ноги. – Не нужно крови.
С этими словами я заставил наглого задиру проглотить половину зубов. А самому крепкому из компании, бритоголовому здоровяку с бычьей шеей, сломал ключицу и пару ребер.
Дальше все пошло как по писаному: забрав поверженных товарищей, компания без лишних слов убралась восвояси, официант-фуло и бармен расставили опрокинутые стулья, а нас окружили восхищенные завсегдатаи "Эмбиры".
– Кто этот метис? – спросил Эрнесто.
– О-о, это страшный человек! Он известный пистолеро,[96] – уже шепотом добавил официант.
– Коллега… – пробормотал, ухмыляясь, мой напарник. – Увы, сегодня ему крупно не повезло…
В свою берлогу, неприметный коттедж на окраине Сан-Паулу, который Эрнесто снял две недели назад, мы добрались далеко за полночь.
Лежа в постели, я мысленно разговаривал с Ольгушкой.
Во мне все больше и больше крепла надежда на нашу скорую встречу. Я еще не знал, как все это будет выглядеть, но предчувствие уже подняло меня на свои мягкие, волнующе-легкие крылья и понесло высоко над землей к яркой звезде, медленно поднимающейся над горизонтом. Сон и явь слились воедино, и родившиеся от этого слияния грезы засверкали всеми цветами радуги.