– Кто на таких козлов, как ваш Макс, позарится? Денег из этих пиарщиков все равно не выдоить, – ответила за мужа Элька.

– Не в начале девяностых живем, – кивнул Ашот. – Иначе все вопросы решать можем. Красть что толку…

– Но у этого Максима украли сегодня сына. Маленького.

Упоминание об украденном мальчике реакцию сердобольной Эльки изменило.

– Слышь, папочка! Мальчика украли! Ты представляешь, что с мамой ребенка творится?! Ах, она еще и Женичкина врач! А если Женичка родит без врача! Лика нас тобой с потрохами съест, и права будет! Давай, по-быстренькому, все связи свои пошерсти! Проверь, кто мальчика обидеть мог! А мы пока с Женичкой пойдем в вашу гнусную харчевню, кофейку попьем… – распорядилась Элька и важно прошествовала из кабинета.

Была б писательницей, эссе бы написала – ностальгия по парламентским буфетам.

В голодном девяностом в Верховном совете тогда еще большого Союза, который размещался в Кремле, можно было забежать кофейку попить, бутерброд с черной икрой за пятьдесят восемь копеек слопать, прихватить в пакетик кучу пирожков для Димки. Готовить мне было вечно некогда, а снимать в Кремль посылали часто. Так мой ребенок и вырос на парламентских пирожках. Но кроме пирожков, из этого же буфета, в котором бульон наливали в чашки с гербом Советского Союза, можно было привезти в свое агентство кучу вполне эксклюзивных снимков, ибо в буфете том, в ущерб обедам, творились политические судьбы страны.

Потом Союз развалился, центр парламентской жизни переместился в Белый дом, где в ту пору квартировал Верховный совет России. Хитрое здание было устроено так, что почти все пути из одного его конца в другой пересекались в буфете на третьем этаже с видом на Рочдельскую улицу, после путча переименованную в Площадь Свободной России. В том буфете уже не вершились судьбы страны, но складывались политические карьеры. Журналистам нужны были «источники информации», «источникам» нужно было «упоминание в СМИ». Так бы это сформулировали ныне мастера политического пиара. Но тогда все случалось не по просчитанному политтехнологами заказу и не за деньги, а за чашку кофе с кренделями. Как минимум десяток будущих министров, вице-премьеров, да и, чего уж там хитрить, премьеров, резко пошли в гору публичной политики после чаепитий на том третьем этаже.

В буфете здания в Охотном Ряду, куда Дума перебралась в девяносто четвертом, ничего подобного уже не случалось и случиться не могло. Моих пишущих и снимающих коллег год от года в этом здании оставалось все меньше и меньше, да и политические карьеры согласовывались теперь совсем в другом месте, которое хорошо просматривалось из некоторых думских окон. Из здешних буфетно-обеденных баек запомнилось разве что открытие предыдущей, третьей, что ли, по счету Думы, когда Березовский с Абрамовичем, чьи имена были тогда на слуху у всех и каждого, не разобравшись в депутатских ранжирах, отправились на обед не в столовую первого этажа, где заказ приносят официантки, а в более демократичную столовую этажом выше. Два миллиардера с подносами в руках пристроились в хвост общей очереди. Хорошо, нашлись добрые люди, подсказали новоявленным народным избранникам, куда им идти.

Нынешнее думское здание, некогда выстроенное для сталинского Госплана и, вероятно, хранившее где-то в глубине регулярно проводимых турецких реконструкций и евроремонтов призраки былых наркомов, окончательно потеряло прежний драйв политического ристалища. Как потеряло и скандальную славу двух первых дум. Нудное номенклатурное заведение, не больше… И в буфете теперь не было ничего интересного, кроме пирожных, которые мне были категорически запрещены – опять прибавлю в весе сверх положенных трехсот граммов в неделю. Марина скажет, что я отекаю, и не докажешь, что это всего лишь пирожные, а не вызванные болезнью почек отеки.

Спокойно допить жиденький, правда дешевый, думский кофеек не удалось. Зазвонил мой телефон:

– Не родишь своего выродка!

Сил воспринимать все происходящее с юмором уже не оставалось.

– Что-то неприятное? Ты вся посерела, – поинтересовалась Элька.

– Так, идиоты какие-то с угрозами.

– Может, они думают, что ты дома колье из желтых бриллиантов хранишь и похитить его хотят?

Супруга народного избранника страстно желала выкупить у меня сдуру купленное в Куршевеле дорогущее бриллиантовое колье. Не иначе как бес тогда меня попутал! Колье я купила назло третьей (теперь уже тоже бывшей) Лешкиной жене Ирке и жене мясомолочного министра, которые тогда глядели на нас с Ликой как на обслугу, а такое колье себе все же позволить не могли. Купила, а потом жутко ругала себя за «новорусские понты», представляя себе, сколько лекарств больным детям за эти деньги можно оплатить.

Утешила Лика.

– Мы колье Эльке сосватаем. Что не могут позволить себе жены опальных олигархов, вполне по карману женам честных народных избранников. Главное, только все в нужном свете Эльке подать. И ни в коем случае сразу колье не отдавать. Элька обожает понравившуюся вещь брать с боем. Сколько бы она тебе ни предлагала, загадочно улыбайся и молчи. Все остальное я ей как надо напою.

Тогда для Эльки, в своем баснословном красном костюме «от Аляра» стоящей на Куршевельских склонах (кататься на лыжах в своем южном городе Элька не научилась, но покрасоваться всегда умела) и завороженно глядящей в сторону арабской свиты, была измышлена легенда о шейхском происхождении моего колье. Из сокровищницы Абдаллы кольешечко, мол. Дальше мне пришлось по строгому наказу Лики изображать дамочку, не желающую расстаться с сокровищем, пока Элька не взовьет цену до нужной. До сих пор я строгую дамочку и изображала, периодически спрашивая у Лики, не пора ли колье отдавать. Лика раз за разом велела терпеть, хотя предлагаемая Элькой сумма давно уже многократно превысила навязанный мне даже с куршевельской наценкой номинал.

Теперь же, когда все ее украшения не выдержали конкуренции с экспонатами Алмазного фонда, Элька не могла думать ни о чем другом, кроме не отвоеванного у меня «шейхского колье». Против каждого из сокровищ Кремля по отдельности Элькины драгоценности оборону еще держали, а все вмести императорские регалии, увы, переигрывали ее украшения по очкам. То-то Элька и впала в уныние.

– Нет, колье, скорее всего, ни при чем, – покачала головой я. – Дело хуже. Нерожденным ребенком пугают.

– Что у этих людей за понятия! – взвилась жена честного бандита. – Как так можно! Всем известно – родители, женщины, дети – это святое. Трогать их запрещено. Запрещено, и все тут! Порядочные люди ни в каких разборках детей не трогают. Давай скажем Ашотику, пусть охранку тебе организует.

– Спасибо, я уж как-нибудь сама. Ох, и жарко тут в вашей Думе стало! – открестилась от бандитской охраны, салфеткой вытирая проступившие капли пота на лбу, и решила не ждать больше Ликиной отмашки. – А колье можешь забирать.

Надоело испытывать угрызения совести за столь нелепо потраченные деньги с диктаторшиного, пусть и переведенного на мое имя счета. Неужели Лиля Кураева узнала, что я таки нашла и оприходовала счет, и теперь пойдет на все, чтобы счет этот все-таки отобрать? Скорее надо придумать некое полезное ему применение. Не то из-за каких-то чужих, не нужных мне денег можно потерять в жизни главное. А что у меня в жизни главное? Димка и девочка, которая внутри. И еще сама возможность жить, а не заживо умирать…

Или это все же не Лиля мне угрожает. Тогда кто? И странная эта фраза про смертный грех рожать от чужого мужа. Сама я Джилл, с которой Никита прожил последние годы, ни разу не видела. Джойка вынужден был общаться со второй семьей отца во время символических похорон погибшего на рухнувшем в океан «Боинге» Никиты. Сказал, что вполне нормальная американская тетка, к нему хорошо отнеслась. В гости приглашала и сама с дочкой своей, которая Никиту отцом почитала, собиралась в Москву прилететь, посмотреть, где погибший муж жил и куда – об этом она так и не успела узнать – собирался, бросив их, снова вернуться.