В какой-то момент, увидев на одной из премьер буквально купающегося в обожании толпы Андрея и услышав шуршащие то в одном, то в другом углу слухи о его «баснословном контракте» и о его «невиданных гонорарах», Жанна поняла, кто в этой жизни дан ей как, может, и не последний, но наверняка главный ее шанс. Шанс на то, что она пусть не с любимым Аликом, а с другим, но все же пройдет и по каннской лестнице и протянет свою руку к «Оскару». А Алик… Алик увидит это по телевизору и все поймет.

И Жанна начала действовать. Методично и планомерно. Намеренно встречалась с бывшим однокурсником, случайно попадалась ему на глаза, давала дельные советы. В чем, в чем, а в деловой хватке отказать ей было нельзя. Случись младореформаторство мужа не в пору ее беременности и раннего материнства, встреть она этих, ставших «первым правительством новой России» ребят чуток пораньше и получи она хоть минимальное экономическое или менеджерское образование, то явно заменила бы мужа или одного из его коллег в министерском кресле.

Теперь ее деловая хватка пригодилась. Жанна легко убедила Андрея, что в его новом статусе ему просто необходим личный директор. Но не жирный еврей-администратор, умеющий лишь считать деньги, а тонкая, но практичная женщина с душой актрисы, пусть и не состоявшейся по ряду трагических личных причин.

Жанна женской своей интуицией почуяла, что она не могла не остаться в некоем дальнем углу чувственности Андрея. При всем желании он не мог не слышать все, что творили они с Аликом за шкафом. Весной он забирал свой матрас и уходил спать в закуток на большом подоконнике в убогом общежитском коридоре. Но зимой на том подоконнике образовывались наледи, и Андрею волей-неволей приходилось сосуществовать в одном с их любовью пространстве. Дрочил, поди, под ее стоны. Хотел – не мог не хотеть, если он нормальный мужик, – оказаться на месте обожаемого всегда первого и в актерстве, и в любви Алика.

Теперь Андрей навсегда опередил Алика в профессии. Осталось только осторожно внушить ему, что не только слава и актерский успех, но и блистательная некогда однокурсница по праву победителя должна достаться ему.

Внушать долго не пришлось. Вместо любви их связал расчет – материя куда как прочнее любовной.

Рассмотрев Андрея поближе, Жанна поняла, что тратить время на любовное очаровывание не стоит. Объект явно перегорел на костре каких-то собственных давних или недавних страстей. И теперь ему нужна была не истовая возлюбленная, а теплая заботливая мамочка, способная не возбуждать, а убаюкивать на груди. Возбуждений ему хватало и на сцене. На возбуждения в жизни не оставалось ни желания, ни сил. Роль жены-мамочки, а не жены-любовницы истерзанную своей обреченной любовью Жанну вполне устроила.

С Андреем она уже не мучалась мыслями об отбракованных суках, не ощущала сопротивления чужих и своих химических элементов процессу любви. Просто любви во всем случившемся не было.

То есть с супружеским сексом все было в порядке. Слухи о гомосексуальности не женившегося почти до сорока лет известного актера оказались не более чем слухами. «Грязными технологиями» и «черным пиаром», как стало принято в это время говорить. Но ни той необъяснимой химии любви, которую она испытывала в их общежитской комнатенке с Аликом, ни химии отвращения, которую у ее организма вызывал Петруччо, ни полного нарочитого отсутствия любых химических реакций, как это было с младореформаторским мужем, в ее отношениях с Андреем не было.

Все было спокойно и просто. Без эксцессов. Но с бесконечными телевизионными интервью, парным ведением сборных концертов и обложками глянцевых журналов, где новоявленная семейная парочка – не без ее хорошо организованного промоушна – являлась миру свою идеальность. Новоявленную идеальность, если и не Ромео и Джульеты (Тристана и Изольды, Мастера и Маргариты, возможны варианты), то оживших Кена и Барби – непостижимой, оттого и вожделенной мечты девочек из шахтерских городков, какой в глубине души оставалась и она сама. Тристан и Изольда тем девочкам не по зубам, а Кен и Барби в самый раз.

В итоге небольшой, но кропотливой и каждодневной работы Жанна получила все, что хотела. И каннские лестницы, и обложки таблоидов, и регулярное мелькание в светской хронике, и даже красную дорожку на оскаровской церемонии. Фильм, в котором снялся Андрей, был выдвинут на «Оскар» и даже вошел в номинацию каклучший иностранный фильм года. «Оскара» не получил, но возможность покрасоваться на вожделенной дорожке жене исполнителя главной роли предоставил.

Покрасовалась. А после полночи с друзьями они куролесили по Лос-Анджелесу – такому знакомому и совсем чужому городу. Оказалось, что у оскаровских номинантов совсем другой город ангелов, чем у безработной посудомойки или у девушки-крупье пусть даже из дорогого казино.

В гостиницу возвращались уже часов в пять утра. Едва крикнув водителю название отеля и ввалившись на заднее сиденье такси, Андрей с режиссером продолжили спор о разности европейского и американского кинопотребления, а она, перевозбужденная, все разглядывала из окна этот не давшийся ей город. Потом взглянула на затылок водителя и замерла. Из-под коротко стриженного ежика волос лос-анджелесского таксиста проглядывало родимое пятно в форме страны Австралии. Точно в том месте, где под модными прическами теперь пряталось пятнышко у ее дочки Насти.

Жанна почувствовала, что у нее в горле пересохло. И вспотели руки. И застучало в висках.

Осторожно, словно ступая в ледяную воду, перевела взгляд с родимого пятна таксиста на висевшее на лобовом стекле зеркало заднего вида. И увидела глаза Алика.

Как доехала до отеля, как с трудом отвязалась от жаждавшего еще продолжить режиссера, как довела до номера и уложила Андрея, она не помнила. Помнила только, как, плотно прикрыв дверь в спальню и включив воду в душе, через вторую дверь, ведущую из ванной комнаты не в спальню, а в прихожую, выскользнула из номера. И, не дожидаясь лифта, побежала по бесконечной лестнице вниз. И выскочила на почти пустую и бесконечно красивую в лучах восходящего солнца улицу.

Такси стояло поодаль от роскошного отеля, на другой стороне авеню. Вышедший из машины Алик, прислонившись к капоту, смотрел на нее. Она впервые видела его постриженным так коротко. Всегда дороживший роскошной шевелюрой, он даже после тюрьмы умудрился выйти с нужными для героя-любовника прядями темных волос. Ночному лос-анджелесскому таксисту эти пряди были ни к чему, и, коротко постригшись, он впервые обнажил то родимое пятно, которое Жанна не смогла заметить у любимого за все долгие годы их страсти.

Забыв о иных, нежели в России, нормах поведения на здешних дорогах, Жанна перебежала пусть еще не запруженную автомобилями, но вполне широкую авеню в самом неположенном месте. Прыгнула на переднее сиденье:

– Едем!

Доехать удалось только до небольшого парка, в котором в этот ранний час еще не было первых любителей утренних пробежек. Больше терпеть они не могли.

Едва перебравшись на заднее сиденье, оба словно с цепи сорвались. С цепи этих, проведенных друг без друга долгих лет, с цепи собственных несбывшихся мечтаний.

Ничего более фантастического и прекрасного с ней не случалось со времен их общежитского безудержного секса, невольным соучастником которого становился дремавший за поставленным поперек комнаты шкафом ее нынешний муж.

Алик любил ее долго и истово. Так истово и так долго, что в сладчайшем, томящем, уволакивающем в небо финале она чуть не заорала на весь предутренний Лос-Анджелес: «Дочь! У нас с тобой есть дочь! Сама того не подозревая, я родила тебе дочь!».

Теперь-то она знала, что девочка ее с родимым пятнышком Австралии была дочкой Алика, а не Володи, на первую ночь близости с которым она списала тогда собственную чудом случившуюся беременность.

На что еще ей было тогда списывать. Жили они с Аликом, жили, ничуть не предохраняясь, и она не беременела, а после единственной ночи с младореформатором обнаружила, что все уже случилось. Ей и в голову не пришло вспомнить, что перед ночью с Володей был обязательный предвечерний секс с Аликом, который никогда не отпускал ее в казино, предварительно не поиздевавшись, и не трахнув – «чтоб других не хотелось»!