В архиве обнаружились свои сложности.

– Мы работаем на коммерческой основе, – сказала, сожалеючи, полная дама средних лет, исполнявшая должность архивариуса. – Надо оплатить в банке квитанцию, а сегодня суббота, банк работает до четырнадцати часов, и вы, молодой человек, ни за что не успеете.

Архив и дама-архивариус выглядели крайне бедно; Стас не задумываясь предложил оплатить услуги без квитанции и в двойном размере. Это немножко обрадовало почтенную даму, однако, взяв в руки паспорт просителя, она опять опечалилась: по законам Российской республики лицам моложе восемнадцати лет пользоваться архивом без письменного разрешения родителей нельзя. А Стасу, как ни крути, до восемнадцати почти два месяца. На лице дамы отразилась борьба чувств: и одолжение сделать хорошему молодому человеку хочется, и деньги лишние не помешают ни архиву, ни архивариусу, но – лекс дура лекс,[96] или как его там? К тому же времена непонятные, неизвестно чем обернётся мелкое нарушение.

Как же непросто что-то сделать в этой стране, размышлял Стас, читавший поток сознания на лице дамы словно текст на печатном листе. Хочешь что-то сделать, делай это через… через высокое начальство… Чем выше, тем лучше.

– А давайте позвоним прямо министру юстиции, – совершенно искренне предложил он. – Ему-то вы поверите, если он устно разрешит допустить меня в архив? Вот, у меня тут номер телефона…

Услышав про министра юстиции, дама и вовсе позеленела – она только что чуть не взяла деньги у несовершеннолетнего, без квитанции, к тому же в двойном размере…

Стас, наблюдая смену цветовой гаммы на её лице, подумал: до чего пугливы люди в двадцатом веке! И, решив успокоить её шуткой, наклонился и зашептал горячо:

– Согласно секретному предписанию об Архивном фонде Российской республики, в случае возникновения деликатных обстоятельств, приводящих пункты должностной инструкции в явное противоречие со здравым смыслом, работник архива обязан принимать самостоятельные решения для разрешения создавшихся противоречий.

Дама совсем ошалела. Поняв, что переборщил, что с нею надо быть попроще, он рассмеялся:

– Шучу я, шучу! Понимаете? – И выложил на стойку своё удостоверение Общества российских художников, снабжённое золотым гербом, которое ему выписали ещё перед Парижем, а затем с серьёзным видом добавил: – Специально приехал ради поиска в вашем архиве. И я уже оценил, как скрупулёзно вы исполняете свои служебные обязанности. Если бы все так относились к своему делу, то Отечество наше процветало бы! И всё же не могли бы вы мне помочь?..

Дама вскочила с места и пообещала ради блага Отечества вывернуться наизнанку.

Начались поиски. Если бы не любезная помощь специалиста – даму-архивариуса звали, как выяснилось, Любовь Архиповна, – ничего бы Стас не нашёл. Да и то понадобилось больше двух часов, пока они откопали архивные записи, упоминавшие Никодима Телегина. Числился этот праправнук, или кто он там был Кощею, мещанином и умер насильственной смертью в 1739 году: его задушил неизвестный. Подозревали проезжего англичанина, но доказать ничего не смогли.

Наверняка Хакет, подумал Стас. По определению Кощея, помесь глупости и беспощадности…

Пользуясь известными только ей указаниями на корешках, Любовь Архиповна достала другую папку. Там лежали: заявление Валериана, сына покойного Никодима, что его отец – незаконнорожденный сын князя Никиты Телепнёва, причём старший сын; справка канцелярии Дворянского собрания, что у князя Никиты законных потомков мужского пола не было; обращение к государыне. Судя по пометкам на полях, Валериан добился возвращения ему прав потомственного дворянина.

Дальше архивариус откопала самую интересную бумажку: потомком Валериана был князь Иван Телепнёв-Гроховецкий, муж феноменальной образованности, знавшийся с царями: и с Павлом, и с Александром Первым, – почётный житель Вологды, погибший в 1812 году при Бородине. А ему, Стасу, мама ещё в детстве говорила, что герой Бородина князь Телепнёв-Гроховецкий – его, Стаса, прямой предок, прапрапрадед его отца, князя Фёдора. Вот и вышло, что он сам – потомок Кощея.

Да-а-а… Тут следовало перевести дух. Любовь Архиповна со свежезаваренным чаем и любезнейшей улыбкой на порозовевшем лице подоспела как раз вовремя.

Едва взявшись за никелированный руль своего BMW-R11, он почувствовал что-то неладное. Повёл глазами, принюхался, прислушался – обычные сумерки губернского города. Но некий знак опасности присутствовал, и Стас не мог им пренебречь: ему приходилось уже ловить этот знак, и всегда перед смертью. А к смерти здесь следовало относиться всерьёз.

Бросил руль, отошёл в сторонку, погулял вокруг – вроде отпустило… Не садиться, что ли, сегодня за руль?..

Из архива вышла Любовь Архиповна, целый день помогавшая ему копаться в напластованиях времён, зевнула, перекрестив рот, спросила, запирая дверь на три замка:

– Что такое, Станислав Фёдорович? Не заводится?

– Нет, просто хочу малость подышать свежим воздухом, – беспечно отозвался он.

– Да уж подышите, наш-то воздух свежий, северный, не то что в Москве. Только затемно не гуляйте без нужды, неспокойно у нас тут, а мы с вами засиделись…

– Ничего, – улыбнулся Стас. – Может, вас проводить или подвезти?

– Нет, мне здесь в двух шагах, благодарю.

Она скрылась за углом. Город погружался в темноту. Тенями мелькали вдоль стен редкие прохожие. Одинокий тусклый фонарь на площади как ни тужился, однако же много света дать не мог. Покидать город в ночь действительно не стоило. Надо найти отель.

Он снял мотоцикл с сошек и повёл его за руль. Курс выбрал в сторону вокзала, там, по крайней мере, должны водиться какие-нибудь люди, у которых можно будет спросить про ночлег.

Предчувствие беды или какого-то жестокого события не оставляло его. Это, может быть, оттого, что гроза собирается, подумал он, и у попавшегося навстречу паренька в кепке и драном пиджаке весело спросил:

– Малый, есть здесь какой-нибудь отель?

– Отель? – осклабился тот. – Так ты уже приехал!

– Где? – Стас повернул голову в направлении, куда парень указывал пальцем. А там таких парней было уже несколько.

От страшного удара, который он получил в спину, всё в нём опустилось, он даже сознание потерял на секунду. Парень, с которым он беседовал, поймал его на встречный, ударил со всей дури в скулу. Стас завалился на мотоцикл, и они с железным другом рухнули на мостовую. Посыпались удары ногами, не очень болезненные, потому что уже стало темно и прицелиться было трудно; нападавшие молча сопели, пока кто-то из них, промахнувшись, не влупил ногой по радиатору, после чего завопил и повалился на дорогу, схватившись за ногу.

Стас нащупал рукоятку биты и воспрянул духом: теперь он при оружии! Выдернув её из колец, сгруппировался и прыгнул вперёд головой. Сделал кувырок через плечо, вскочил на ноги, принял боевую стойку. Кости были целы; саднила отбитая поясница, только и всего. И это бойцы?

– Что вам надо, псы шелудивые? – крикнул он.

Нападавших было не меньше десятка. Несколько растерявшиеся от Стасова манёвра и от дубинки в его руке, непонятно откуда взявшейся, они стояли не двигаясь и смотрели на него. В темноте посверкивали их глаза, будто это были не провинциальные подростки, звереющие от скуки, а самые настоящие волки.

– Нам от тебя ничего не надо, кроме жизни твоей, фраер дешёвый! – крикнул один из них, с виду особь покрупнее прочих.

– Всего-то? – удивился Стас. – Так иди и возьми.

Предводитель банды, вытянув вперёд нож, шагнул к нему и не уследил за ударом: тонким концом биты Стас въехал ему в солнечное сплетение, а толстым треснул по голове, попутно стукнув по руке. Нож, блеснув как рыбка, улетел в небо.

Композиция опять приобрела статичный характер, но ненадолго. Он понимал, кто это: безработные, невоспитанные и необразованные, не нуждающиеся ни в его имуществе, ни в его объяснениях, взбешённые просто тем, что он выглядит благополучным и безбоязненно гуляет по их городу. Ни откупиться, ни уговорить их невозможно.