– Так давай, давай! – И Митяй сбежал с крыльца.

– Вот. – Стас достал из кармана куртки бумажку. – В Ярославле он живёт. Держи.

– А может, зайдёшь? Выпьем за это дело.

– Извини, не сегодня. Мне в монастырь надо успеть.

– Ну, спасибо, студент! Вот это радость ты мне принёс. Обязательно поеду, как только топливный насос добуду. Надо же, Юстин…

С отцом Паисием и реставратором Сан Санычем Румынским поговорили очень душевно. Ни разу раньше – без малого сто Стасовых лет назад – не случалось у них такого доброго разговора. У Паисия и реставратора сложилось полное впечатление, что они говорят с юношей на равных; они этим даже гордились. Румынского, правда, немного обидело, что Стас потерял интерес к восстановлению фресок Рождественского храма. Но нельзя же было объяснить ему, что он воспринимает теперь эти работы как детские, ученические.

– Ухожу я от вас, Сан Саныч, уж не обессудьте…

Когда он вернулся в гостиницу, там было по-домашнему тихо. На крыльце дымился самовар. В сени было вынесено кресло, и в нём, при открытых дверях, похрапывал длинный мужчина в мундире капитана военной авиации. На ступеньках сидела давешняя девка, Нюра, причёсанная и умывшаяся. На коленях у неё лежало какое-то вязанье, но она не столько занималась рукоделием, сколько присматривала за непонятным капитаном.

Под ногой Стаса, когда он пытался прокрасться мимо капитана, оглушительно скрипнула половица. Капитан проснулся, встал и, несмотря на худобу, заполнил собою все сени разом: своим напористым говором, мельтешащими тут и там руками, а также спиртными ароматами.

– У-уу, – радостно загудел он, – кто пришёл! Вас-то мне и надо, долгожданный! – И пропел на цыганский мотив: – Станислав Фёдорович, дорогой!

Стас пытался отстраниться от него, но здесь было тесно и капитан едва его не обнимал:

– Верите, нет – целую неделю, не сходя с этого кресла, в нетерпении встречи… Вообще-то, по большому счёту, с вас причитается, но я сам, сам готов немедленно поставить – накроем столик хоть у вас в номере, хоть у меня. Вы какое вино будете пить?

– Я не буду пить, – сказал Стас, открывая дверь горницы.

– Как?! – изумился капитан, тесня его внутрь. – Вы что же, собираетесь на сухую говорить о судьбе России? Это совершенно невозможно-с! Спросите у кого угодно, хоть у неё, – он потыкал длинным пальцем за спину, в сторону горничной, сидевшей тихо, как мышка. – Скажи, красавица, как тебя, Нюра! Россия гибнет?

– Я не знаю, – пискнула та.

– Вот видите? Если немедленно не выпить, можно умереть от горя, – всхлипнул капитан.

– Ни пить, ни говорить о чём бы то ни было я с вами теперь не буду, – решительно сказал Стас. – Завтра.

– Завтра?! – с театральными нотками вскричал незнакомец, невпопад раскидывая руки, и вдруг без всяких объяснений перешёл на ты. – Отчего ты уверен, дорогой друг, что я доживу до завтра? В моём сердце боль… – и гулко постучал себя в грудь.

– Доживёшь, если больше не будешь пить, – внушительно, с той же долей театральности – чтобы наверняка воздействовать на пьяного – сказал Стас. – Ни грамма больше. И утром… Готовься! Я буду ждать. Иди!

– Есть! – сказал пьяный капитан, повернулся к лестнице, едва не упав, и, хватаясь за перила обеими руками, полез вверх, на второй этаж.

Утром Стас вскочил с постели бодрым и весёлым. Сбегал на Согожу, искупался. Радуясь возможностям молодого организма, не только поприседал на одной ноге, но и под птичий пересвист прошёлся колесом, с ног на руки, возвращаясь к дому от реки.

Во время одного из переворотов и пришла ему в голову мысль, что связаться с потомками, фон Садовыми, можно просто и без затей, позвонив им по телефону! Но прежде следовало уладить здешние дела: съездить в Вологду, порыться там в архиве – уж больно многозначителен был рассказ Кощея о Никодиме, его дальнем потомке, неведомо куда пропавшем ходоке; и поговорить со вчерашним балбесом-капитаном.

А вот и он.

Капитан слонялся возле гостиницы. Увидев Стаса, смущённо двинулся ему навстречу, заговорил едва ли не робко:

– Станислав Фёдорович! Извиняюсь… Капитан Лапыгин! Я вчера, кажись, того-с… Был не прав. Заслужу ли вашего прощения?

– Легко, – ответил Стас, – если будете со мною искренним. Я сейчас оденусь, и поговорим.

И он оделся, и они поговорили, гуляя от Плоскова до Рождествена и обратно.

Капитана звали Петром Фадеевичем.

– Давай перейдём на ты? – сразу предложил он. – Мы ведь молодые ребята, мне так будет проще. Ты как?

– Как хочешь, – ответил Стас. – Так что у тебя ко мне за дело?

– Нет у меня никакого дела, если честно. Понимаешь, ты зачем-то нужен отцам-командирам. Даже, точнее, самому генералу Тухачевскому, Михаилу Николаевичу. И в штабе все встали на уши: что с тобой делать? Решили, надо хотя бы познакомиться – чтобы, когда генерал попросит, можно было бы без проблем тебя пригласить. Но не в Москве знакомиться, а подальше от всяких лишних глаз. И тут пришла информация, что ты едешь в это Плосково!

– Интересно, – поощрил его Стас. Он так и рассчитывал, что с похмелья, чувствуя себя виноватым, капитан всё ему выложит как на духу.

– А я просто по дурости в эту историю попал, – пожаловался капитан. – Я лётчик, я не штабной. Был в Москве на переподготовке. Услышал название «Плосково», да и брякнул – как же, это бывшая наша деревня! Штабные ослы ухватились: ты и поедешь. А я тут не был никогда, мой прадед эту деревню продал сто лет назад, и я знаю об этом совершенно случайно! Представляешь, какой я дурачина?

– Да, лётчик, влетел ты знатно, – сказал Стас. – Но ведь что-то тебе объяснили? Какие-то инструкции дали?

– Ну конечно. Подружиться, пожевать тебя на предмет патриотизма. Ты как, вообще, Родину-мать любишь?

– Я Родину-мать люблю. Ты, наверное, тоже?

– О да!

– Поэтому и говорил вчера про её гибель?

– Я?! Не может быть.

– Кричал: умру с горя за судьбу России, гибнет страна… В грудь себя бил… Кстати, при свидетелях.

– О, дьявол! Это винище здешнее виновато. Представь: я приехал, тебя нет. День нет, два. Что тут делать-то? Нечего. Вот и позволил себе.

– И, наверное, не только со мной говорил?

– Да-а… Вот это ты прав, влетел я. Слушай, но ведь я должен был с тобой подружиться? Предположим, я нарочно всякое говорил… чтобы ты… ну, испытывал ко мне доверие. Как тебе такой разворот?

– То есть ты заведомо подозревал меня в антиправительственных настроениях.

– Нет, ты что! Я к тебе всей душой, ты же классный парень! Ведь мы друзья? Я за тебя в огонь прыгну…

Стас кивал ему, вспоминая, как в конце 1740 года, после смерти императрицы Анны Иоанновны и воцарения младенца Ивана VI Антоновича, к нему в Мюнхен приезжали тайком люди то от генерал-фельдмаршала Бурхарда Миниха, то от графа Остермана, ведавшего внешними делами. И приезжали, надо сказать, серьёзные дипломаты, не то что этот лётчик… Деградация во всём.

Тогда тоже группировки дрались за место поближе к престолу. Он, уже старик, устранился от политических игрищ… Но в ту эпоху он хотя бы действительно был известной персоной, одним из тех, кого позже какой-то пиит назвал «птенцами гнезда Петрова»! А теперь? Чего им всем от него надо? Неужели генерал Тухачевский верит в сказочку про Стасово жениховство к Марине?..

Придётся и впрямь подружиться с этим наивным капитаном и выяснить наконец, что происходит.

На другой день к обеду они приехали в Вологду. Стас доставил сюда лётчика на мотоцикле, потому что, конечно, не мог допустить, чтобы его новый друг тащился на телеге до автобусной станции, а потом давился в муниципальном автобусе! А так – вот тебе, друг Петруха, Вологда, вот вокзал, садись на поезд, и адью.

Правда, Лапыгин поклялся, что только выпьет кружечку пивка – исключительно для поправки здоровья – и будет смирно сидеть возле архива, ждать Стаса, и в Москву они поедут вместе. Мало ли что случится со Стасом в дороге, а у него, у Петра, – пистолет. Но Стас, признаться, не надеялся его увидеть после «кружечки пивка». Он – на всякий случай – распрощался с Петрухой и поехал к архиву, который оказался в стороне от центра города. Крыльцо каменного здания без окон выходило на небольшую, небрежно замощённую площадь, с которой конский навоз не убирался как минимум год. Стас не без опаски поставил мотоцикл у крыльца, сумку захватил с собой и позвонил в звонок возле тяжёлой двери…