Тополи, карагачи, тутовые деревья, отмечая собой путь арыков, в которых журчит вода с гор, выстроились вдоль улиц и тесно обступили поля и сады, сдерживая неистовство ветров. Глубокая осень, а в Ферганской долине по-летнему печет солнце. Пыль мутной, серой пеленой висит над Уч-Курганом. Изнемогающие от жары тополи неподвижно стоят по обочинам улиц, уже не серебристые, а серо-желтые от пыли.

Полдневный зной разогнал крикливый людный базар. Одинокий осел стоит посреди площади и, закрыв глаза, неутомимо, как заведенный, кивает головой.

Медленно шествует караван верблюдов с хлопком, наполняя опустевшие улицы неустанным монотонным звоном колокольчиков, да на полях перекликаются кетменщики, одетые во все белое. Поднимая над головой острые кетмени, они с силой прорубают в пересохшей почве путь воде с гор. Вода не ждет.

Над прохладными водами горной реки Исфайрам, берущей начало в Алайских горах, на сваях, вбитых в дно реки, стоит большая чайхана. Возле нее, у коновязи, кормится десятков пять верховых лошадей. Посмотрев на оседланную лошадь, сразу можно охарактеризовать ее хозяина. Вот эти невысокие худощавые лошадки, заседланные деревянными седлами с рваными подушками, привезли небогатых дехкан. Дальше стоят шесть малорослых сильных лошадок под большими и тяжелыми кавалерийскими седлами, лошади нестроевые – они принадлежат работникам какой-нибудь экспедиции. Раскормленный серый жеребец с раскрашенным деревянным седлом и мягкой подушкой принадлежит богатому хозяину. А рослая белая кобыла с тонкими сухими ногами – горная лошадь и заседлана поверх толстой попоны казацким седлом с двойной подпругой, мягкой подушкой, подхвостником и прочими атрибутами езды в горах. У другой коновязи стоит сильный мерин с потертым седлом – это приехал кто-нибудь из районного актива. Возле лошадей, вспархивая на седла, деловито суетятся голуби и скворцы. Ласточки на лету хватают мух и уносят под крышу чайханы.

К коновязи подъехали геологи. Юрий с трудом освободил концы валенок из ремней над стременами и, навалившись грудью на шею лошади, грузно прыгнул на землю. Затекшие ноги остро ощутили боль удара. Сбросить тулуп и заменить валенки недавно купленными мягкими ичигами было делом недолгим.

Вскоре вся группа геологов, в военных костюмах, с револьверами в кобурах, с полевыми сумками через плечо и двумя винтовками, вошла в чайхану, привлекая к себе взоры сидящих. Чайхана переполнена. Люди, поджав ноги, сидят на цветных коврах, покрывающих пол, и неторопливо попивают кок-чай из больших и малых пиал, лениво отмахиваясь от роящихся в воздухе мух. Сейчас, как и обычно в полдневные часы, в чайхане собралась разноязыкая, пестрая толпа. На эти часы все учреждения закрываются. Ведь летом бывает раскалено все – и земля и воздух. То и дело слышится зов: «Эй, чайханщик, два чайника кок-чая!» или «Эй, чайханщик, три черного чая, лепешки и сахару!» Чайханщик – длинноносый Абдулла, плотный мужчина лет сорока, с очень гибкими и точными движениями акробата. Рот его вечно улыбается, потемневшие зубы выдают слабость к сосательному табаку – насвою. Он сидит возле стены, окруженный шеренгами разнокалиберных чайников и пиал, высокими стопками белых лепешек. Здесь же корзины с виноградом, груды душистых дынь и сочных арбузов.

Абдулла и его два помощника не знают ни минуты покоя. Посетитель едва подымает палец, а уже тонкий и подвижный, как вьюн, четырнадцатилетний Рахим спешит к нему с полотенцем и кок-чаем. Пока один пятиведерный самовар шумит и фыркает, наполняя десятки чайников кипятком, второй, такой же огромный и до того сверкающий, что глазам смотреть на него больно, ждет своей очереди.

Наконец геологи разместились в углу, на ковре, и Никонов позвал Абдуллу. Тот подошел.

– Селям алейкум, товарищ Никонов! – И Абдулла порывисто пожал обеими руками протянутую ему руку Никонова, а потом остальных. – Самое главное – здоровье! Много ездишь, много смотришь – веселый будешь, аппетит иметь будешь! Что есть будешь? Что пить будешь? После длинной дороги хороший, жирный плов из барана чайку просит. Как думаешь?

– Мне три порции плова, чаю, – сказал Юрий, – и еще дыню, и винограду, и груш, и яблок, и гранатов. И столько же – Шамши!

Такой же аппетит был и у других членов экспедиции. Абдулла весело улыбался и кивал головой.

Рядом с геологами сидели двое. Один из них, худощавый и быстрый в движениях, рослый, ширококостный киргиз лет сорока, вынул из своего курджума большую душистую дыню и с легким поклоном подал Никонову.

– Сколько? – спросил тот.

– Зачем так говоришь? Нехорошо говоришь! Я не торговец. Я раис – председатель колхоза «Свет зари». Попробуй колхозную продукцию! – Последние слова он сказал с особым значением и искоса бросил взгляд на сидящих в чайхане. – Не понравится – сто, тысячу рублей плачу!

Это был вызов единоличникам. А в тот год их было еще очень и очень много. Весьма немногочисленные колхозы среди моря единоличных хозяйств были как светлые маяки среди бушующего океана.

– Спасибо вам! – быстро отозвался Юрий.

Никонов поблагодарил и разрезал дыню на куски. Юрий шумно восторгался ароматной, нежной, удивительно сладкой, холодящей мякотью дыни. Федор Лежнев и Никонов тоже хвалили.

– Значит, никто не хочет спорить со мной на тысячу рублей? Значит, никто не хочет выставить лучшую дыню? – весело крикнул председатель и обвел взглядом сидящих в чайхане. Никто не принял вызова.

Председатель был удовлетворен. Никонов еще раз поблагодарил его от имени всех и осведомился, что за колхоз «Свет зари».

– Богатый колхоз, – отозвался раис, и глаза его задорно блеснули. – Вот объясняю раису колхоза «Заветы Ильича», – и он кивнул на своего полного собеседника, – как мы поощряем отличную учебу своих молодых колхозников-курсантов тем, что начисляем им трудодни. У меня пять человек только в автомобильной школе учатся. За отличные успехи мы даем три четверти нашего колхозного трудодня.

– Все равно ты их не увидишь! Они выучатся и уйдут в город работать, – возражал ему собеседник.

– Не пущу!

– Не спросят!

– Обком поможет.

– Конечно, поможет! – горячо отозвался Юрий. Федор насмешливо взглянул на восторженного юношу. Абдулла и его помощник быстро поставили на стол вместительные пиалы с дымящимся пловом, ложки, лепешки, чайники с чаем. Никонов налил в пиалу чаю, поднес раису. Тот, видимо, хотел отказаться, но все же принял пиалу, однако предложенную ему пиалу с рисом отстранил.

– Лучше сделай своих агротехниками, – продолжал разговор раис колхоза «Заветы Ильича». – Пусть египетский хлопок сеют. Мы в своем колхозе так сделали.

– Египетский любит много воды, а у нас в колхозе воды не хватает. И все из-за тебя: ведь ты у меня воду крадешь!

– Я не краду. Вспомни, наш род всегда в это время всю воду брал на свои поля…

– Так это же было когда? Давлет-бай командовал!

– Наш род старше, а старшие берут в первую очередь. Я ведь беру не для себя, а для колхоза.

– Сейчас график райзо распределяет воду, а не старшинство родов. И потом, мой род не ниже твоего. Я поставил охотников с ружьями на плотине – стрелять будем.

Раис колхоза «Заветы Ильича» молча кивает головой: ему не хочется спорить, он занят репетицией предстоящего разговора об этом с председателем райисполкома.

Раис колхоза «Свет зари», видя, что его собеседнику, занятому своими мыслями, не до разговоров, обратился к геологам, которым, видимо, было интересно его послушать. В стране дело шло к сплошной коллективизации. Классовая борьба обострилась. Были враги открытые, были и скрытые враги. Чтобы нормально работать даже в экспедиции, надо было хорошо разбираться в обстановке, надо было уметь ответить дехканам на вопросы, которые их волновали. Раис колхоза «Свет зари» произнес горячую речь о преимуществах колхозной жизни. Тогда это еще надо было доказывать. Разговор на колхозную тему, когда можно было козырнуть достижениями своего колхоза, доставлял огромное наслаждение раису. Он вызывающе поглядывал на всех, стараясь встретить хотя бы небольшое возражение. Его зычный голос слышался в самых отдаленных углах чайханы. Уже через несколько минут чайхана начала напоминать улей потревоженных пчел.