— Ну, и что же? — спросила Анна довольно равнодушно: не все ли равно для нее? Ведь никакие деньги не вернут ей отца.

— Да видишь ли, душа моя… — Иван Ильич, видимо, колебался сообщить племяннице неприятную весть. — Дело-то плохо… по правде сказать, если продать все, что осталось, до последней нитки, то едва ли удастся заплатить все долги… Это, конечно, очень тяжело, но ты должна привыкнуть к мысли, что ты совсем бедная девушка.

— Я этого ожидала, — с прежним равнодушием проговорила Анна.

— Ты этого ожидала?! Вот странно! — вскричала Татьяна Алексеевна. — Что же ты думаешь делать?

Анна с недоумением посмотрела на тетку.

— Вот видишь ли, моя милая, — с еще большим смущением заговорил Иван Ильич, — мы с женой, конечно, очень рады, что ты у нас, и ты, конечно, можешь оставаться, сколько тебе угодно, но мы думаем, что поселиться тебе навсегда будет неудобно… да и, кроме того, у нас такая обстановка… жена находит, что тебе следовало бы от нее отвыкать, а впрочем… мы, конечно…

— Благодарю вас, дядя, — прервала его Анна. — Я рада, что вы высказались откровенно; я постараюсь недолго стеснять вас собой. — С этими словами она встала, быстро вышла из кабинета и почти бегом бросилась в свою комнату.

«Нищая! И как нищую выгнали из дому!» — мелькнуло у нее в голове. Она не плакала, она была так подавлена случившимся, что не могла ни плакать, ни думать.

Мало-помалу оцепенение Анны прошло, мысли ее прояснились, и она стала обдумывать, что предпринять. Остаться в доме дяди после слов, сказанных им, казалось ей величайшим мучением. Надобно было уйти — но куда? Она слыхала, что есть женщины, которые живут своим собственным трудом, но она понимала, что для этого нужно что-нибудь знать основательно, что-нибудь уметь делать отлично. А что знала, что умела она? В доме тетки она научилась болтать по-французски и по-английски, немножко играть на фортепьяно, слегка рисовать, ловко танцевать, со вкусом одеваться; этим нельзя было заработать себе пропитание. В последние годы она много читала, но читала без всякого порядка и руководства, что попадало под руку. Она приобрела несколько знаний, но эти знания были неполные и отрывочные; она научилась многое понимать, ко многому относиться разумнее прежнего, но все это не могло дать ей куска хлеба.

Горькие, тяжелые минуты переживала бедная девушка! Она знала, что у нее был один друг — ее добрая, нежно любившая ее бабушка. Но что могла сделать для нее старушка, жившая за семьсот верст, сама бедная! Анна сообщила ей коротеньким письмом о смерти отца, но даже не решилась огорчать ее описанием своих настоящих неприятностей. А вблизи себя она не видела никого, к кому могла бы отнестись с полным доверием, с надеждой на полное сочувствие.

Дядя и тетка продолжали по-прежнему ласково, добродушно относиться к ней, но она не доверяла этому добродушию, она смотрела на него, как на красивую маску, под которой скрывается далеко не добродушное желание, — поскорее освободиться от «бедной родственницы».

Так прошло несколько дней. Анна все еще не придумала, как устроиться, и это сильно мучило ее. Раз утром, машинально просматривая газету, она напала на объявление: «Требуется особа, умеющая ходить за больными, в компаньонки к пожилой даме».

— Вот-то счастье! Это как будто нарочно для меня! — вскричала молодая девушка, и луч радости блеснул в глазах ее.

— Что такое? — спросила Татьяна Алексеевна, сидевшая тут же в комнате.

Анна подала ей объявление и объяснила, что желала бы занять предлагаемое место.

— Что же, это отлично! — сказала Татьяна Алексеевна с худо скрываемым удовольствием. — Конечно, брать место по газетному объявлению, без всякой рекомендации, несколько рискованно — но что же делать? Мне неудобно искать тебе места у кого-нибудь из знакомых, да к тому же твой бедный отец дал тебе такое странное воспитание, не по средствам, что тебе трудно будет найти себе занятие.

Анна, не медля ни минуты, оделась и отправилась по указанному адресу. Тетка не сказала ей, как говорила прежде, что молодой девушке нельзя ходить одной по улице: это могло быть неприлично для племянницы Миртовых, но, конечно, не для простой компаньонки.

Богатая обстановка того дома, куда пришлось идти молодой девушке, нисколько не смутила ее. Лакей, отворивший ей дверь, принял ее по наряду за знакомую своих господ и вежливо помог ей снять пальто. Но когда она спросила: «Здесь требуется компаньонка?» — тон его изменился.

— Здесь-то здесь, — недовольным голосом отвечал он, — да, может, уж взяли: много их перебывало с утра-то. Пожалуй, войдите: я спрошу у барыни.

Анне пришлось с добрых полчаса прождать в приемной, пока к ней вышла «барыня», высокая, полная особа, одетая богато и смотревшая очень важно. Она слегка поклонилась молодой девушке, пристально оглядела ее с ног до головы и спросила небрежно:

— Вы ищете место компаньонки? А где вы жили прежде? Есть у вас рекомендация?

— Я еще никогда не жила на месте, — отвечала Анна, и густой румянец покрыл щеки ее. — Но я могу ходить за больными, я ухаживала за своим больным отцом.

— О, это большая разница! Не знаю, решимся ли мы взять такую молодую, неопытную особу. Вы читать умеете?

— Да, умею: по-русски, по-французски, по-английски.

— И музыку знаете?

— Немного.

— Гм… Мы ищем особу, которая оставалась бы постоянно при больной матери моего мужа. Она уже преклонных лет, нужно ее развлекать, с ней выезжать, читать ей, давать ей лекарства, часто и ночи проводить около нее, когда ей нездоровится.

— Я к этому привыкла.

— Жалованье мы даем небольшое — пятнадцать рублей в месяц. Впрочем, вам не на что будет и тратить его. Одеваться вы должны просто. — Снова оглядела девушку с ног до головы и, видимо, осталась недовольна ее изящным костюмом. — Я не терплю нарядной прислуги. Обедать вам придется в своей комнате, и вообще вы должны понимать, что компаньонка занимает в доме положение подвластное. Если вы никогда не жили на местах, вам, может быть, трудно будет привыкнуть к этому?

— Я постараюсь, — проговорила Анна, глотая слезы.

— Я вас проведу к маменьке: может быть, вы ей понравитесь, тогда попробуйте; мы люди не злые; если вы будете хорошо исполнять свою обязанность, вам будет у нас хорошо. Пойдемте.

Анне сильно хотелось отказаться, убежать прочь, но мысль: «А куда же я денусь? Неужели опять жить из милости у дяди?» — остановила ее.

Она последовала за «барыней» через ряд комнат и коридоров в помещение старухи. В комнате, полутемной от толстых гардин и спущенных занавесок на окнах, подле ярко пылавшего камина сидела в большом кресле старушка, вся закутанная теплыми шалями и платками.

— Вот, maman, я привела к вам еще компаньонку, — обратилась к ней ее невестка, указывая на Анну.

Старушка взяла лорнет, лежавший подле нее на столике, и несколько секунд молча, пристально глядела через него на Анну.

— Ну, у этой хоть лицо человеческое, — заговорила она старческим разбитым голосом, — а уж другие, которых вы мне предлагали, были такие рожи, что и смотреть противно.

Барыня насмешливо улыбнулась.

— Не знаю, поладите ли вы с этой, — заметила она, — она еще очень молода, не живала на местах!

— Молода, это ничего, — отвечала старуха, не сводя своего лорнета с девушки, — а вот что нигде не живала, это плохо: всему придется учить! Вы, милая, что умеете делать?

Анна перечислила все занятия, за какие могла взяться.

— Поправьте мне подушку!

Анна исполнила и это.

— А собак вы любите?

— Люблю.

— Ну, это хорошо. У меня две собачки: вам не придется за ними ходить, у них есть своя горничная, но вы должны жить с ними мирно. Возьмите книгу и почитайте, я хочу послушать, хорошо ли вы читаете.

Анна взяла французский роман, лежавший на столике, и прочла несколько строк.