С каждым днём её накапливалось всё больше, и мало-помалу она заполнила Смелякова до предела. Виктора всё время клонило в сон; порой он засыпал с открытыми глазами, стоя в набитом троллейбусе или сидя за столом у себя в кабинете, заполняя бумаги своим ровным мелким почерком. Но никто не замечал этого. Большинство его коллег страдало повышенной раздражительностью, поэтому редко кто обращал внимание на сорвавшуюся с губ Виктора резкость.

– Давай опрокинем по стопарю, старик, – слышалось в конце рабочего дня, когда в отделении смолкали шаги посетителей.

– Глаза слипаются. – Смеляков яростно тёр лицо руками.

– Сейчас махнём и сразу взбодримся…

Вечерний стакан водки стал своего рода традицией для Виктора. Но он не позволял себе засиживаться за столом допоздна. Его тянуло домой, к Вере, хотя и она тоже нередко задерживалась на службе до полуночи.

К лету 1982 года самочувствие Смелякова резко ухудшилось. Он постоянно жаловался на сердце, страдал бессонницей и по ночам подолгу сидел на кухне, куря сигарету за сигаретой. Работа стала вызывать отвращение, мир приобрёл тёмно-серую окраску, и даже воскресные дни не могли взбодрить Виктора. Сопротивляясь беспощадному давлению работы, он понемногу терял силы, ослабевал, расставался с былым задором и жаждой знаний. Если Вере удавалось вытащить Виктора в гости, он только ел и пил, не принимая участия в разговорах. Интерес к жизни катастрофически угасал…

Однажды он посмотрел на себя в зеркало и не узнал собственного лица. Ему померещилось, что на него взирал незнакомый человек. Утомлённые глаза были холодны и тусклы, губы жёстко сжаты, уголки рта низко опустились. Лицо выражало непреодолимую угрюмость.

«Неужели это я?» – не поверил Виктор.

Бреясь, он видел себя в зеркале ежедневно, но будто не замечал этого лица. Он смотрел лишь на мыльную пену и на движения бритвенного прибора. Лицо же в целом, с присущими ему ужимками, взглядом, характером, было будто скрыто какой-то пеленой. Виктора не интересовало ни собственное лицо, ни всё его существо вообще. Он давно уже вёл себя словно робот, машинально выполняя утренний ритуал: скупо целовал Веру и торопливо проглатывал завтрак, думая только об очередном происшествии, непременно ожидавшем его на службе.

И вот он вдруг увидел своё отражение и оцепенел.

«Неужели это я? – повторил он и поморщился, по лицу пробежала волна презрения и испуга. – Ну и взгляд! Если у меня постоянно такая рожа, то… Чёрт возьми! Пожалуй, Верочке со мной сейчас не сладко. А ведь у неё тоже хренотень всякая в прокуратуре… Бедная моя девочка…»

Работа «на земле» незаметно пропитала его цинизмом, переполнила раздражением, выдавила из сердца веру в добропорядочность, затопила такой ненавистью к людям, что порой он боялся сам себя. Теперь он вдруг увидел лицо того Смелякова, в которого превратился, бегая в шкуре сыщика по извилистым тропинкам уголовного розыска. Он не ожидал увидеть себя таким, не подозревал, что уголовный розыск сомнёт его.

«Витя, – вспомнил он слова Сидорова, сказанные, как теперь казалось, тысячу лет назад, – нельзя держать сердце нараспашку и встречать мир с открытой душой, потому что тебя тогда раздавят. Идеалистам не место в нашей системе. Слишком суровые условия, Витя, слишком много грязи. Я тебе уже не раз повторял, чтобы ты не впускал в себя окружающее дерьмо, а ты не прислушиваешься… Вот у тебя и сдают нервишки. Ты должен всё видеть, понимать, не брать это внутрь себя! Возьми себя в руки, иначе просто задохнёшься. Ты и так уже – комок голых нервов»… Эти слова, всплыв из глубин памяти, нагнали на Виктора холодящую тоску.

«Господи, что ж такое! А ведь я и впрямь был наивным идеалистом, надеялся исправить мир, навести порядок… И вот что из этого получилось: окрысился на весь мир… Пётр Алексеич сто раз прав. Надо брать себя в руки. Я совершенно раскис, превратился чёрт знает во что…»

– Вера… – Он быстрым шагом прошёл в комнату, стирая полотенцем мыльную пену с лица.

Жена ещё лежала в кровати. Было воскресенье.

– Вера… – Он мешком плюхнулся возле неё.

– Ты решил не бриться?

– К чёрту бритьё!

– Что случилось, милый?

– На кого я похож?

– На уставшего мужика.

– Я серьёзно!

– На обалдевшего от работы опера.

– Мне показалось, что на меня из зеркала выглянул сумасшедший… Я испугался, – признался Виктор и вдруг схватился рукой за левый бок.

– Опять прихватило? – Вера тут же вскочила, отбросив одеяло.

Виктор медленно, ссутулившись и пригнув голову к груди, присел на край кровати. Вера опустилась перед ним на колени, озабоченно всматриваясь в лицо мужа.

– Ничего, отпустит… – прошептал он.

Уже не первый раз Смелякова стискивало в левом боку.

Боль была то острой и быстрой, наносила тонкий жгучий укол и исчезала, то вдруг накатывала понемногу и заполняла давящей тяжестью всю область вокруг сердца, держала долго, угрожающе. Поначалу Виктор не обращал на это внимания, отмахивался, но боль стала приходить чаще и схватывала иногда с такой беспощадностью, что Смеляков начал страшиться приступов, чувствуя себя во время них абсолютно беспомощным.

– Слушай, давай-ка ты покажешься врачу. Пора уже, – решила Вера.

– Какому врачу?

– Кардиологу.

– Времени нет…

– Найди, иначе плохо кончится…

«Плохо кончится, – мысленно заворчал Виктор. – Уже кончилось. Уже никаких сил не осталось. Не понимаю, на чём держусь. Нервы ни к чёрту, собак готов на любого спустить по малейшему поводу. Сам себе удивляюсь, никогда не был таким… Куда подевался прежний я? Разве могут люди так меняться?»

Но к доктору он всё-таки сходил: Вера заставила. Она обладала талантом убеждать мужа сделать всё так, как она считала нужным. Правда, это касалось только семейных отношений. К работе он и близко не допускал её. «У тебя, Верунчик, своих забот хватает», – отмахивался он и замыкался в себе.

– Значит, сердечко пошаливает? – Врач пощупал пульс, прослушал Виктора, изучил кардиограмму. – Нет, милый человек, это усталость. Вегетососудистая дистония. Вам отдыхать надобно. Слышите меня? А сердце у вас крепкое, надёжное, за него не беспокойтесь.

– Отдыхать? – спросил безучастно Виктор.

– Именно! Возьмите отпуск и срочно поезжайте куда-нибудь на море. А если говорить ещё серьёзнее, то вам надо работу менять. Угробите вы себя на вашей службе.

– Менять? Легко сказать, – хмыкнул Виктор. – На что я поменяю её?

– Моё дело – дать рекомендацию, молодой человек, – сказал доктор, – а вы уж сами думайте, что делать. Вот вам рецепт, это препараты для поддержания тонуса и кое-что для стабилизации давления. Но это так – лёгкая профилактика, даже не косметический ремонт. Вам же надо внести существенные коррективы в вашу жизнь. – Если бы всё зависело от меня…

В конце марта, во время очередного дежурства по отделению, Смеляков сидел за столом, пролистывая газету. Дверь распахнулась, на пороге появился начальник угрозыска РУВД.

Увидев Носова, Виктор быстро поднялся, чтобы поприветствовать его.

– Сиди, сиди, – остановил его Носов. – Дежуришь?

– Да, – ответил Смеляков.

– Я вот тоже, ответственный от руководства в районе… Хорошо, что я тебя застал здесь.

– Что-нибудь случилось, Владимир Сергеевич?

– Всегда что-то случается, жизнь у нас такая… Расскажи, как у тебя дела.

– Нормально. Работаю… – Смеляков пожал плечами. Ему не хотелось заводить речь о своей усталости.

– Должен тебе сказать, что из тебя получился отличный опер. Но только вот что я думаю, Виктор…

Смеляков напрягся. «Что ещё за новости? Сейчас чем-нибудь огорошит».

– Пора тебе двигать отсюда, – проговорил Носов, неопределённо кивнув куда-то в угол кабинета.

– В каком смысле?

– Хочу тебя к себе в район взять, – объявил Носов. Виктор не поверил своим ушам.

– Вы серьёзно, Владимир Сергеевич?

– Абсолютно. Пора тебе организационно-управленческой работой заняться. Поставлю тебя на квартирные кражи.