Периодически бросая быстрые взгляды наружу, из павильона, бритоголовый мужчина, еще вполне, можно сказать, среднего возраста, устремил свой взор на стоящий на средней полке плоский полуовальный флакон, большая часть корпуса которого была окрашена в бордовый металлический цвет.

– Живанши пур ом[74], – прочитал он чуть выдавленное на корпусе название и перевел взгляд на лежащий рядом с флаконом красочный рекламный буклет. – Ляром дён врэ жантийом[75]. Ого! Даже так. И что, действительно стоящий аромат?

– Что? – переспросил его более молодой спутник, стоящий чуть сбоку и в отличие от своего соседа полностью, без всякой маскировки погруженный в наблюдение за тем, что происходит снаружи, за стеклянными стенами салона. – А-а... ну да, так, ничего. Такие... в основном фруктовые тона. Немного терпкие.

– В этом деле тоже, я смотрю, разбираешься?

– Разбираюсь. Как бобик в колбасных обрезках.

– Ну... и то неплохо. Я вот лично, кроме «Фаренгейта», ничего на запах не различаю. А самому-то нравится?

– Что?

– «Пур ом»?

– Ну так... ничего.

– А какие твои самые любимые?

– «Трибьют».

– «Трибьют»? А что за фирма?

– «Мэри Кей».

– Что-то не слыхал. А где она здесь?

– А ее здесь нет. Это ж американская. Для присутствующего здесь... высшего французского общества, некоторым образом... парвеню, моветон[76]. У них здесь дискриминация.

– Надо же... – протянул Соколовский и после некоторой паузы вздохнул: – Ну что, хватит нам, пожалуй, здесь уже глаза-то мозолить. В этой обители благоуханий. А то мы как... два педика в сольной программе. Сколько там натикало-то уже?

Иванов приподнял левое запястье:

—Без десяти двенадцать... – Он помолчал и, немного как бы отстраненно, добавил: – Его нет почти уже тридцать минут... Между прочим... регистрация уже вот-вот закроется.

Соколовский, нахмурившись, задумчиво покачал головой и отчетливо произнес, немного растягивая слова:

—Н-да... похоже... это все-таки не кофе. – Он повернул голову и выразительным взглядом посмотрел на своего спутника.

Через секунду спутник, выпорхнув из автоматически раздвинувшихся перед ним стеклянных врат гостеприимного парфюмерного рая, ускоренным шагом завернул за угол, держа свой курс, как можно было предположить, по направлению к месту предполагаемой последней дислокации искомого им объекта.

Оставшись один, бритоголовый товарищ так же, только гораздо более неспешным шагом, вышел из павильона и походкой фланирующего денди стал прогуливаться невдалеке от регистрационных стоек с эмблемой «Аэрофлота». Минут через десять приглушенный далекий голос диктора объявил о закрывающейся регистрации на рейс SU номер 250.

– Что, никак, раздумал лететь? Товарищ ваш, – вдруг услышал Соколовский у себя за спиной звонкий женский голос, обращавшийся, по всей видимости, именно к нему, на русском языке. Он обернулся и поймал улыбающийся взгляд сидящей за стойкой девушки, в темно-синей униформе, оформлявшей некоторое время назад предъявленный им билет.

– Да нет, – немного беспечным голосом, с ответной улыбкой, ответил парижский резидент. – Прессой на дорожку запасается. Ле мо круазе...[77] Веселые картинки.

– Понятно, – выразительно протянула девушка, но на всякий случай предупредила: – Только... если что... вы мне скажите. А то ведь мы искать его будем. Он у нас уже в компьютере.

– Ну... раз в компьютере, тогда куда он, голубчик, денется. – Резидент снова отвернулся в сторону, и любезная улыбка тут же сползла с его лица. – Куда денется... мать его, – еле слышно проскрипел он зубами.

Еще минут через пять на горизонте появился Иванов. Появился один. Он шел размашистой спортивной походкой из дальнего крыла зала вылета. Соколовский, постепенно все более и более ускоряющимся шагом, двинулся ему навстречу.

– Нигде нету. Пропал, – тихим, взволнованным голосом доложил Олег, поравнявшись с шефом.

– В туалете смотрел? – зачем-то задал шеф абсолютно ненужный, бессмысленный вопрос.

– В первую очередь, – все равно ответил на него вопрошаемый. – Даже в кабинки заглядывал... В баре был, в ресторане. В медпункте. В тот... дальний бар заскочил. В дальний туалет. Вообще весь вылет по периметру прошел. Нету.

– Хм, – кисло усмехнулся Соколовский. – Неужели... – выразительно протянул он, но, не закончив фразу, снова хмыкнул.

– А... паспорт-то его у нас, – прозвучало немного обнадеживающее замечание.

– Да... – тут же последовал развенчивающий эти надежды усталый взмах рукой, – если что... нужен будет ему этот паспорт.

– И... чего теперь... делать будем? – после паузы, глядя куда-то в сторону, осторожно произнес Иванов. – Куда?..

– Куда? – его начальник также продолжал хмуро смотреть в пол. – В аптеку.

– Зачем... в аптеку?

– За вазелином. Неверно поставлен исходный вопрос. Не что мы, а что с нами теперь будут делать. Хотя... вазелин тоже нам вряд ли уже поможет. Нам с тобой... друг мой ситный... сейчас уже...

Почувствовав незавершенность последней фразы, Иванов, наконец, вернул глаза на лицо своего начальника. Повернутое в профиль, в ту сторону, откуда он сам какую-то пару минут назад подошел, и застывшее, как каменная маска, лицо это почему-то напомнило молодому оперработнику лик ожидающего казни стрельца, вперившего свой суровый взор в фигуру восседающего на коне царя Петра с известной картины Сурикова. Медленно и осторожно, словно боясь кого-то или чего-то спугнуть, оперработник тоже повернул голову в направлении этого взгляда.

На удалении метров сорока, возле аэрофлотовской стойки, лицом к ним, стоял довольно высокий, хорошо сложенный мужчина, с густой копной темно-русых, слегка вьющихся и аккуратно подстриженных волос, в распахнутом плаще, которому сидящая за этой стойкой девушка показывала пальцем в их сторону, сопровождая свой жест какими-то словесными пояснениями.

Олег почувствовал, как его тело на какую-то секунду превратилось в ватный тюк, а с левого виска, по щеке, побежала вниз еле заметная, тоненькая, щекочущая струйка. Он сглотнул слюну и тяжело, но с очень и очень большим облегчением вздохнул.

Бутко приближался к ним своим обычным неторопливым, немного вальяжным шагом. Остановившись в шаге от по-прежнему не сводящей с него немного настороженных взглядов, но уже постепенно выходящей из легкого гипнотического состояния пары, он как ни в чем ни бывало, с абсолютно бесстрастным выражением лица, произнес:

—Я прошу прощения, немного задержался. – Хотя Иванову показалось, что при этом в глазах его мелькнули мимолетные, едва заметные насмешливые искорки.

– Ну... – после небольшой заминки так же бесстрастно протянул бритоголовый резидент, – если оценивать все с точки зрения вечности, то... разумеется, какие-то там сорок-пятьдесят минут – это... даже не миг... Хотя... с другой стороны... по меркам смертного человека, за это время можно так Ихтиандра накормить, что...

– Да я его особенно не кормил, – не дал прозвучать окончанию этой интригующей посылки Михаил Альбертович.

– Да? – в упор, но с очень вежливой улыбкой посмотрел на него Соколовский. – А... где же вы тогда были... все это время? Если, конечно, не секрет.

– На улице.

– На улице? А... зачем?

– Ни за чем... – пожав плечами, спокойно ответил Бутко. – Просто. Воздухом дышал. – Он немного помедлил. – ...Парижским воздухом. Напоследок... Когда это... еще повторится. Да... Вячеслав Михалыч?

– Ну... как сказал бы наш уважаемый Василь Иваныч... шакён э ляртизан дё са фортюн[78], – с уже гораздо более непринужденной улыбкой развел руками Вячеслав Михалыч и после паузы добавил: – Ну что... надышались?