– Вот именно. Поэтому, Михаил Альбертович, я хочу вас сейчас попросить еще раз очень хорошенько вспомнить.

– О... чем?

– Вы не забыли нам ничего сообщить? Когда рассказывали о маршруте вашего движения. Обо всех этих... деталях. Последовательности действий. Сигналах. Может быть, какую-нибудь мелочь. Нюанс.

– А... где, вы говорите, она прошла, эта женщина?

– Ну вот смотрите. Если так, схематично, изобразить. Выйдя из ресторана... минут через пять после того, как вы присели на скамейку, она перешла через дорогу на нечетную сторону бульвара, затем, миновав фасад театра, повернула налево, как бы обозначив движение в сторону отдельного здания дирекции... там, чуть в глубине... далее, повернув, прошла мимо притеатральной стоянки, на которой вы оставили свой автомобиль, затем... здесь вот... прямо... такая... типа трансформаторной подстанции... так вот она ее огибает и уходит в... Что... такое?.. Михаил Альбертович?

– Ексель-моксель.

– В чем дело?

– Ну надо же... Идиот!

– Вы можете, в конце концов, объяснить, что все-таки случилось?

– Елочка.

– Какая еще елочка?

– Освежитель воздуха. Для салона машины. Такая вот... плоская... повторяет контуры елки. Разных цветов бывает. На лобовое зеркало заднего вида вешается.

– И... что?

– Это еще один сигнал. В случае провала... ну... или другой какой опасности, я, при выходе на маршрут, должен был повесить елочку красного цвета. Она... женщина эта, пошла туда, к театру, чтобы считать его... И как из головы только вылетело, я просто не представляю.

– А в обычном режиме, если все нормально, какая должна была висеть?

– Зеленая.

– ...И... какая же висела в момент операции?

– Зеленая и висела. Я ее еще этим летом повесил, в отпуск когда приезжал.

– Зачем?

– Да ни за чем. Просто купил и повесил. Чтоб освежала.

– А что... ваши... скажем так... кураторы... знали заранее об этой елочке?

– Да, они меня очень подробно о машине расспрашивали. Какой внешний вид... приметы характерные. Детали. Да и не только о машине. О разных мелочах. Прежде чем дать инструкции по выходу на маршрут.

– Хотели, чтобы все выглядело максимально естественно?

– По всей видимости. Нет, ну как я мог об этом забыть.

– Ну... чего уж теперь о том горевать. Хорошо хоть сейчас вспомнили. А самое главное, хорошо, что елочка висела та, что нужно. Или... все-таки... не та?

– Та... Вы что... мне не верите?

Ответа на этот вопрос присутствующие из недр динамика не услышали.

Вместо этого голос второго участника только что озвученного диалога прозвучал вживую.

– Ну вот, собственно, и все... по поводу нашего неясного момента, – резюмировал человек в черном костюме-тройке, нажав пальцем на центральную кнопку на панели своего диктофона.

– И что же, мы... так и останемся в неведении? – не поймешь, то ли абсолютно серьезным, то ли слегка насмешливым прищуром посмотрел на него председательствующий. – Как зрители какой-нибудь, понимаешь, авангардистской пьесы? Мающиеся в ожидании... какого-нибудь там... Годо[36].

– Какого... Годо? – недоуменно поднял вверх брови Курилович.

– Это я к слову. Нет, Сергей Сергеич, друг мой дорогой, ты уж нам дай четкий финал. В лучших традициях русской классики. Дай огонь натуральный, а не умственный, как сказал бы дедушка Чехов.

– В смысле?

– В смысле. Скажи нам, будь любезен. Честно, откровенно... без затей.

– О чем?

– Веришь ты... нашему герою... после всех этих дней плотного с ним общения и... всех его культпоходов, в театр и около него... Или нет. Твое слово ведь в этом деле... самая крупная гирька. На весах... нашей Фемиды.

Сергей Сергеич, почувствовав себя в центре всеобщего внимания и, по всей видимости, внутренне ощущая важность и ответственность момента, нахмурившись, опустил вниз глаза, негромко, но продолжительно откашлялся и, снова подняв взгляд на Ахаяна, коротко и твердо выдохнул:

– Верю.

– Вот это другое дело, – с легкой улыбкой кивнул Василий Иванович. – Лаконично и весомо. Как Станиславский. Верю, и все... Есть мнения, отличные от вышеозвученного? – Он обвел взглядом остальных участников совещания и, дав нужную интерпретацию молчаливой мимике их лиц, с удовлетворением заключил: – Отрадное единомыслие. Правда, среди присутствующих нет уже, увы, нашего самого большого скептика, вступившего на славную стезю научно-педагогической деятельности. Но... я думаю, даже он... при всей своей вполне объяснимой тенденциозности оценок... не стал бы особенно оспаривать ту общую аксиому, что... даже в самом плохом человеке всегда можно найти что-то хорошее, если...

– ...предварительно его очень тщательно обыскать, – воспользовавшись секундной заминкой своего шефа и глядя перед собой, в стол, завершил начатую фразу Соколовский.

– Ну что ж, можно остановиться и на такой формулировке, – после небольшой паузы милостиво согласился шеф. – Одним словом, это и есть второй главный итог прошедшей недели и в особенности двух последних дней нашей интенсивной работы. Господин... или, вернее, гражданин Бутко, как мы можем отчетливо видеть, подтвердил на деле свое субъективное стремление и готовность приложить все усилия для того, чтобы... восстановить в наших глазах... свое прежнее гордое имя товарищ. А это, в свою очередь, вселяет в нас уверенность в возможности успешного продолжения и... в целом в перспективности начатой нами игры. Посему предлагаю перейти от реминисценций, как бы они ни были сладки и приятны, к мыслям о будущем. Прежде всего, о будущем самом ближайшем. Здесь, как мне представляется, наша работа должна строиться в двух направлениях. Сначала о первом. Эта линия, как бы сопутствующая, вспомогательная, но при этом не становящаяся для нас менее важной. Я имею в виду наши действия... нашу ответную реакцию на проведенную злокозненными супостатами комбинацию с подставой нам на пароходе рыжеволосой красавицы с ласковым именем Матрена, и сливанием нам через нее компромата на горемычного Гелия Петровича. Первая реакция уже последовала. Старший лейтенант Иванов, ставший волею судеб несчастной жертвой этой подставы, еще на пароходе, снимая информацию с компьютера объекта, «заразил» его специально разработанной нашими умельцами «спящей» вирусной программой. Через сутки, после швартовки лайнера в Нью-Йоркском порту, на адрес электронной почты Матрены было отправлено послание, активизировавшее спящий вирус. Этим самым мы уничтожили все файлы, содержащиеся на жестком диске компьютера объекта и, таким образом, дали американцам косвенное подтверждение того, что мы клюнули на их дезу. Вторым подтверждением этого, и уже не косвенным, а самым что ни на есть прямым... второй нашей реакцией... стала изоляция Минаева на третий день после его возвращения в Центр. Надо заметить, что Гелий Петрович является очень важным, можно сказать, ключевым элементом начатой американцами комбинации по выводу Бутко из-под нашего возможного удара. Для того чтобы отвести от него подозрение, им надо нещадно топить Петровича. Изо всех сил и всяческими способами. Пока же у нас против него, благодаря их стараниям, имеется только одна прямая улика. И то свидетельствующая лишь о некой порочной связи. А в чем порочащей, доподлинно неизвестно. Между тем в плоскости уголовно-процессуальной у нас, в отношении него, с формальной точки зрения, аргументация весьма и весьма шаткая. И супостаты это прекрасно понимают. Посему есть все основания в самом ближайшем будущем ожидать от них, в отношении товарища Минаева, какого-то нового изощренного компромата. Каких-нибудь внезапно всплывших новых старых фактов... и так далее и тому подобное. Поступающих от самых на первый взгляд неожиданных источников. Из тех краев и точек света, которые вышеозначенный товарищ однажды изволил пометить своим присутствием и бурной деятельностью, не совместимой со статусом дипломатического работника. В связи с чем нам, в свою очередь, необходимо будет очень четко и явственно демонстрировать соответственно... что? – взгляд Василия Ивановича устремился в сторону самого молодого участника совещания.