— Напрасно, господин! — встрял Басиянда. — И не пытайся, я все равно буду служить тебе! Третье правило раба говорит…

Дарин страдальчески посмотрел на курьера.

— Вот видишь? Так — весь день! То восхваляет, как ненормальный, то правила какие-то твердит. А в промежутках — есть требует!

Пулис тут же запихал в рот остатки сыра.

— Ну и ну, — невнятно пробубнил он. — Требует?!

Басиянда с завистью посмотрел на жующего курьера.

— А у тебя-то как дела? — спохватился Дарин.

Пулис сверкнул глазами.

— Последний день изгнания моего народа, — мрачно проговорил он, отряхиваясь от крошек. — Эти дни мы запомним надолго! Мы сложим песни, чтоб наши потомки помнили об этом, мы сочиним легенды, где подробно поведаем о наших скитаниях. Я потом тебе расскажу, возможно, даже спою, послушаешь!

— Обязательно, ага, — поспешно отозвался Дарин. — О скитаниях, значит?

В конце коридора показалась гигантская фигура господина Горама.

Пулис торопливо пригладил растрепанные волосы и кинулся навстречу.

— Господин Горам, господин Горам! — заверещал он.

За главой Морского Управления бледной тенью трусил Барклюня. Заметив Дарина, секретарь тотчас направился к нему.

— Привет, Барклюня, желаю процветания! Держи, вот перевод документов, что ты просил, — Дарин протянул ему свернутые в трубку листы. — Один листок помят немного, но это ерунда. Слушай, ты Меркателя не видел?

— Нет, — отозвался тот, нервно озираясь по сторонам. — Вообрази себе, что за история со мной сегодня произошла! Наша горгулья номер восемь, та, что постоянно пропадает, навещает родственников в соседнем замке, решила…

— Барклюня! — перебил его Дарин. — Ты лучше мою историю послушай! Не только тебе не везет! Вот, полюбуйся-ка, — он ткнул пальцем в сторону: там, у стены скромно стоял раб Басиянда.

— Кто это?

— Это, блин, мой раб! Меркатель подарил. Всучил и смылся куда-то! И что мне теперь делать?

Барклюня подумал, теребя краешек папки.

— На свободу отпусти, — предложил он.

— Не идет! — воскликнул Дарин так громко, что господин Горам прервал беседу с Пулисом и оглянулся.

— Я вчера битый час растолковывал, что нет у нас в Лутаке рабства, но он как уперся на своем, так и стоит! Желает быть рабом — и все тут!

Секретарь бросил в сторону раба удивленный взгляд.

Басиянда тонко улыбнулся.

— И что же ты с ним делать-то будешь?

— Ну, что… — уныло протянул Дарин. — Вот, Меркателя ищу…

Барклюня почесал кончик носа и вздохнул.

— А у нас с утра такое, вообрази себе, происшествие произошло, — начал секретарь, понизив голос. — Рассказал я вчера господину Гораму о том, что в Морской тюрьме случилось. Господин Горам выслушали внимательно, за самоуправство мое не рассердились и только заметить изволили, что старшего тюремщика Мунгара самого бы не мешало на бирюзовые рудники отправить. Велели мне приказ подготовить, чтоб делу этому — о несоблюдении «Закона о трех днях» — ход дать.

— Так значит, не зря мы с тобой вчера как угорелые бегали? Удалось вам Мунгара прижать?

— Если бы, — вздохнул Барклюня. — Сегодня рано утром, вообрази себе, являюсь в Управление, а в приемной уже тюремные стряпчие сидят! Лично принесли документ о том, что суд был проведен, как предписано, просто они приказ оформить и в Морское Управление доставить не успели. Все как положено! И свидетели, говорят, имеются, что суд был проведен. Полная тюрьма свидетелей! Каждый стражник клянется, что никаких законов господин Мунгар отродясь не нарушал.

— Эх… — с досадой сказал Дарин.

— Вот именно, — кивнул Барклюня. — Я, вообрази себе, понимаю, что приказ они ночью задним числом состряпали, а доказать ничего не могу! Стряпчие старшего тюремщика хуже бубонной чумы боятся!

Он пожал плечами.

— Да, блин, — огорченно протянул Дарин.

— А я еще спросить-то хотел, — спохватился секретарь. — Вчера возле трактира, когда я птицу того… гм… что за штуку ты нашел? В мешочке замшевом, на орех похожа? Что это было?

— Это? — Дарин замялся: втягивать приятеля в новые неприятности ему очень не хотелось. — Да так, ерунда. А вот скажи, Барклюня, ты в Управлении сегодня долго сидеть будешь?

— Как обычно — до полуночи, а, возможно, и дольше. Столько работы, вообрази себе!

— До полуночи? — Дарин задумался. — Это хорошо. Я, пожалуй, зайду, посидим, поболтаем. Кого-нибудь из призраков за пивом пошлем. А?

— За пивом? — секретарь оживился. — Знаю я тут неподалеку отличный трактир, там, вообрази себе, если два кувшина пива покупаешь, то третий…

Господин Горам закончил разговор, кивнул Пулису и величественно двинулся по коридору дальше. Пулис вытащил из кармана еще один кусок сыра, откусил и помчался куда-то по неотложным курьерским делам.

— Барклюня! — прокатился по коридору громовой голос, секретарь вздрогнул и пустился вслед за своим начальником.

Дарин посмотрел ему вслед, потом перевел взгляд на раба, повеселевшего при разговоре о пиве:

— Пошли, Басиянда…

На главной площади, возвещая о том, что в Лутаке наступил полдень, звучно пробили часы.

— Господин, — почтительно поклонившись, обратился Басиянда. — Осмелюсь напомнить, господин, что наступило время обеда. Все почтенные хозяева должны озаботиться едой для своих рабов.

Дарин тяжело вздохнул. Он, мало-помалу, начинал преисполняться к рабовладельцам самым настоящим сочувствием и жалостью. Если уж один-единственный раб способен так изобретательно и качественно отравлять жизнь, то страшно подумать, что могут учинить десять или двадцать рабов!

— Может, подождешь немного? — с надеждой спросил он. — Сейчас Меркателя отыщем, он тебя и покормит. А?

— Никак невозможно, господин, — вежливо, но непреклонно отвечал Басиянда. — Мой долг — служить тебе, а делать это на пустой желудок — величайшее неуважение!

Дарин от души выругался и поплелся по коридору — искать обед для своего раба.

…На первом этаже, в уголке просторного холла, приютилась небольшая лавочка, торгующая съестными припасами. Там всегда топилисьпокупатели, вот и сейчас у прилавка стояли два гоблина в форме писарей Управления и размышляли, чем бы перекусить. На прилавке имелась еда на любой вкус, продавала же эту снедь водяная кикимора Фофанита. Несмотря на то, что торговлю она вела уже без малого сотню лет, по меркам кикимор Фофанита считалась молодой, можно даже сказать — юной, а потому никак не могла избавиться от застенчивости, которая доставляла ей немало хлопот: все водяные кикиморы женского пола почему-то страшно стеснялись людей. Пока она продавала еду какому-нибудь представителю магической расы — гоблину или гному — дело шло прекрасно: большинство из них отлично знало язык водяных кикимор, если же случалось затруднение, Фофанита легко переходила на гоблинский или оркский. Но стоило подойти к прилавку человеку, юная кикимора начинала волноваться и от застенчивости краснела, верней, зеленела от макушки до пяток.

Дарин приблизился к прилавку и принялся разглядывать еду, одновременно мрачно прикидывая, какую финансовую брешь пробьет в его и без того небогатом бюджете наличие раба. Наконец, гоблины, прикупив пару ломтей хлеба, переложенных подозрительного вида копченым мясом, удалились, громко обсуждая на ходу последний приказ господина Горама «О недопустимости принимать на работе вид, отпугивающий посетителей». Дарин знал, что появлением приказа гоблины были обязаны младшему писарю Бураре: тот обладал задатками мага и по молодости лет позволял себе вольности, превращаясь иной раз в гигантскую мышь, чем страшно пугал хорошенькую гоблиншу из отдела казначейства, до смерти боявшуюся мышей.

— Приветствую, Фофанита, — проговорил Дарин, изучая разложенную на прилавке разнообразную снедь. — Желаю процветания!

Фофанита мгновенно приобрела нежно-зеленый оттенок. Басиянда, увидев такое, остолбенел и выпучил глаза.

— Басиняда, не пялься, — сквозь зубы пробормотал Дарин, не глядя на кикимору, чтоб та не смущалась еще больше.