Юрист говорил сорок минут.
Предложенный Епифановым механизм был крайне сложен и громоздок, но позволял выйти из глубокой задницы в белом костюме.
Речь шла о двойной продаже прав учредителей – сначала одной ингушской конторе, которая, в свою очередь, уступала права московской суперкинологической фирме-монополисту – этим уже было все равно, кого поглощать и как расширяться. Таким образом, возникала ситуация, когда клиенты не имеют претензий, а дело по векселям еще не открыто да и не будет открыто до начала недели. Епифанов обещал, что все документы можно будет составить за выходные и уже в понедельник подписать с партнерами необходимые бумаги.
Получалось, что новая фирма не отвечает за ошибки старой, так как деятельность больше не ведется, а старой фирмы больше не существует.
После небольшого совещания были приняты оба варианта. Все с облегчением вздохнули и следующий час был посвящен уточнению деталей – переговорами с ингушами и выхода на связь с нашим прихватом на Барбадосе.
Когда собрание было закончено и Гессен уже направлялся к бару, чтобы освежиться минералкой (так как, бросив пить, перешел на французские воды, которые стоили едва ли не дороже хорошего виски), а Епифанов укладывал бумаги в портфель, я напомнил ему про Соколова.
– Очень плохо, – серьезно ответил Епифанов. – Хуже не бывает.
$ 2
История, в подробности которой посвятил меня Епифанов, оказалась настолько дикой, что я даже не верил, будто это произошло с моей знакомой.
Впрочем, перед моими глазами маячил лишь образ малолетней Ниночки, а не почти совершеннолетней девицы, наверняка отягощенной неизбежными половыми проблемами переходного возраста.
Оказалось, что Ниночку обвиняют в убийстве какого-то Иван Иваныча, сантехника ЖКО.
И, что самое печальное, против Ниночки Соколовой были довольно серьезные улики.
Труп молодого парня в спецодежде был обнаружен в квартире Соколова соседкой Марьей Петровной, пенсионеркой шестидесяти шести лет. Она поднималась по лестнице к себе в квартиру и обнаружила открытую дверь у соседей. На всякий случай Марья Петровна постучала, но, поскольку никто ей не откликнулся, решилась заглянуть внутрь, томимая недобрыми предчувствиями.
Предчувствия ее не обманули. В коридоре она обнаружила лежащего на полу мужчину с размозженной головой. Кровь и мозги забрызгали дорогие обои, что особенно неприятно поразило Марью Петровну.
Рядом с сантехником стояла Ниночка, державшая в руках окровавленное орудие убийства – гаечный ключ. Более того, Нина опускала руку, как будто после только что нанесенного удара.
Заметив соседку, девушка лишь улыбнулась и проговорила: «Видите, Марь Петровна, как получилось». Соседка немедленно дала задний ход, дрожащими руками отперла свою дверь, закрылась на все обороты, сначала выпила корвалола, а потом позвонила в милицию.
По ее словам, Ниночка производила впечатление сошедшей с ума Офелии – Марья Петровна всю жизнь проработала билетершей в драмтеатре и не могла не провести пришедшие ей на ум параллели.
Но это еще полбеды.
У Ниночки Соколовой имелись две закадычные подружки еще с детских лет – Настя и Соня, которые дали потрясающие показания.
Оказывалось, что сантехник Иван Иваныч несколько раз чинил протекающие трубы в квартире Соколовых и недавно менял в их туалете унитаз. Во время этих операций он неоднократно отпускал в адрес Ниночки двусмысленные шутки (Юрия Владимировича днем обычно не бывало дома и Нина возвращавшаяся из школы к трем, до вечера сидела одна или с подружками). В последнее посещение сантехника он согласился распить в компании Нины, Насти и Сони бутылочку шампанского и немного потанцевать.
В тот раз праздновался день рождения Сони и девушки позволили себе соорудить скромный десерт с советским полусладким. После медленного танца – сантехник, который позволил называть себя просто Ваней танцевал с Ниной, а Настя с Соней – парень начал давать волю рукам и Нине едва удалось выставить его за порог.
Но, тем не менее, в течение следующей недели Настя и Соня два раза видели Нину, прогуливающейся по улице под ручку с сантехником Ваней.
Последняя прогулка имела место за три дня до случившейся трагедии. Подружки свидетельствовали, что на этот раз Нина вела себя довольно несдержанно, а Ваня довольно резко обрывал ее.
Они расстались на бульваре, явно недовольные друг другом – Нина изо всей силы цеплялась за рукав его куртки, а Ваня, бранясь, с трудом отлепил от своей одежды ее руку и ушел быстрым шагом.
Настя с Соней предположили, что у их подруги завязался непродолжительный роман, который быстро иссяк, и были очень недовольны тем, что одноклассница не поставила их в известность о своем новом приятеле.
Три детали были просто убийственными для дальнейшей судьбы Ниночки.
Во время совместного с Настей просмотра очередной шестидесятиминутки бразильского сериала (вечерний повтор по РТР) Нина, глядя на рыдающую героиню, у которой не складывались интимные взаимоотношения с отрицательным героем, отчетливо произнесла:
– Вот дура! Я бы на ее месте не рыдала, а отомстила бы за себя. Убила бы не глядя и ни минутки потом бы не пожалела!
Это произошло за два дня до убийства. За день случилось еще одна досадная пакость.
Нина с Соней сидели на уроке литературы и Соня увидела, как Соколова, о чем-то задумавшись, набрасывает на лежащем перед ней листке бумаги портрет какого-то человека. Скосив глаза, Соня узнала в нем сантехника Ваню. Завершив набросок, Нина аккуратно выколола картинке глаза, обвела его черной траурной рамочкой и пририсовала сверху крестик, как над могилой.
Этот портрет Нина небрежно скомкала и засунула в парту. Оттуда его и извлекла бдительная Соня. Теперь бумажка фигурировала в деле.
Наконец, в день убийства Нина прогуляла урок химии, несмотря на то, что должна была отчитываться преподавателю по урокам, пропущенным за время болезни. Вместо этого Соколова собрала вещи и на перемене направилась домой. На вопрос подруг, что бы это значило, Нина серьезно ответила, что ей сейчас предстоит решающее объяснение и по сравнению с этим химия – ерунда.
На гаечном ключе были лишь отпечатки пальцев Нины. В квартире не было обнаружено присутствия каких-либо третьих лиц. Подозрение, само собой, пало на Соколову и девушка была заключена под стражу.
Положение усугублялось тем, что Нина наотрез отказывалась давать хоть какие-нибудь показания. Ни уговоры, ни угрозы на нее не действовали, девушка молчала, как рыба об лед и не произносила ни слова.
Впрочем, одна-единственная фраза, которую она обронила, когда на квартиру приехала милиция была, увы, не в ее пользу:
– Рано или поздно это должно было случиться. Он сам во всем виноват.
Услышав этот рассказ, я лишь тяжело вздохнул. Вот тебе и Ниночка, вот тебе, бабушка и юркни в дверь… Что ж, может быть, удастся списать на аффект, как это частенько бывает в таких ситуациях.
– В общем, информация исчерпывающая, – подытожил я. – Скажи мне теперь, Епифаныч, с кем можно поговорить насчет отмазки? Кто у нас мог бы служить посредником в таком благородном деле? Самым соваться стремно, вдруг с суммой переборщим.
– Это Иван Ривкин, – тотчас же откликнулся юрист. – старая лиса, входит в сотню лучших адвокатов страны.
– Иван Ривкин? – удивленно поднял я брови. – Странное сочетание.
– Еще бы! – усмехнулся Епифанов. – Как его звали при рождении никто не решатся сказать, потом, при советах, он был Иван Рыбкин, а потом, когда железный занавес прогрызли, быстренько сообразил, что правильнее стать Ривкиным. Он сменил фамилию и уже вот-вот готов был записаться Йохананом, как стало ясно, что уже никуда ехать не надо и что золотое дно прямо у тебя под руками – только бери и черпай. Так он и остался Ривкиным Иваном Соломоновичем. Пройдоха тот еще, но информирован.
– Вот и славно! – кивнул я. – Забей нам с ним стрелку и отзвони потом сюда.
Я был уверен, что с помощью Ривкина смогу вычислить нужные кнопочки, на которые можно нажать тем или иным способом. И, может быть, Нина отделается символическим условным сроком, если уж речь не пойдет об оправдании…