Смотрю, поворачивается ко мне бортом. Притянуло друг к другу оба корыта, проскрежетал борт о борт, запищали придавленные морские репьи – автоматическая швартовка. Где репьи не так густо наросли, там видно, что цвет капсулы сине-зеленый, как у северян принято. Никто не понимает, для чего они красят свои посудины в защитный цвет: для самоуспокоения, что ли?

И вижу довольно отчетливо: этого мне уже не узнать никогда.

Тут на хребтине чужой капсулы с ржавым визгом сдвигается люк и подъемник выносит на палубу чужака. Человек как человек, напрасно нам врали, будто в зоне Лиги люди подвергают себя глубокой натурализации и у них ласты да жабры отрастают. Ничего подобного. На вид парень моих лет, только чуть повыше и в ихней смешной форме. Ну да мне сейчас не до смеха.

Хорошо, что я к кобуре не потянулся – вовремя разглядел, что ствол лучевика на башенке глядит точно на меня. Сделал полшага в сторону – отслеживает. Двум пилотам в «Удильщике» делать нечего, значит, автоматика.

– Привет, – говорит чужак. – Загораем?

Акцент у него легкий, но заметный. Со времени Разделения прошло всего-то три десятка лет, а язык уже меняется, дробится на диалекты. Этак лет через сто совсем друг друга перестанем понимать.

Утонуть мне в луже, думаю. Какое мне дело, что тут будет через сто лет?

Кивнул я в ответ. Тут совсем чудные дела пошли: перепрыгнул чужак ко мне на палубу, на меня ноль внимания, осмотрелся, ногтем обшивку поколупал. Буркнул только сквозь дыхательный фильтр: «Здесь стой», – и шасть в подъемник.

Ну, стою. Дрожь, признаться, во всем теле, и по спине пот бежит. Лучевик с башенки мне в лоб направлен: мол, хочешь еще пожить – не дергайся. Знакома мне эта автоматика, надежней ее ничего нет. И даль моей карьеры, как говорится, видна совершенно отчетливо: усыпленным или обездвиженным путешествовать к лигистам – до границы зоны Федерации часов семь хода в кавитационном режиме; между прочим, по пути не раз утопить могут, – а дальше уж как повезет, при хорошем поведении в плену есть шанс умереть без особых мучений. Может, думаю, лучше сразу цапнуть кобуру и получить луч в голову?

И надо бы – а не могу. Шансов нет, а человек еще на что-то надеется, так уж он по-глупому устроен. Инстинкт самосохранения для зверья хорош, а человеку он сплошь и рядом во вред, на то мы и цари природы.

Само собой разумеется, это я уже после додумал, а под стволом лучевика мысль одна: прямо сейчас тебя отправят к праотцам или чуть погодя? Не знаю, сколько времени я так простоял, пока чужак в моей капсуле хозяйничал, как у себя дома. Потом гляжу – вылез он, пылинку с рукава стряхнул и говорит: «Ну, бывай», – а сам перепрыгнул на свою палубу, сделал мне ручкой и сгинул, только люк за ним лязгнул. Отошла его сине-зеленая посудина на кабельтов и погрузилась, как ее и не было. Только водовороты закружились.

Ну и дела, думаю себе. Понимаю прекрасно, что ничего еще не кончилось, а все-таки легче на душе стало. Кинулся вниз – там порядок. И с реактором порядок, и с торпедами, и со связью все то же самое – нет связи, «мозг» на три четверти сдох, в чем чужаку и надо было убедиться, как я понимаю. Посторонних предметов в рубке не наблюдается. Прогнал тест – все по-прежнему. Скрипнул зубами, надел шлем – сразу ослеп и оглох, то есть и тут без изменений.

С час, не меньше, я вычислял, что же он тут без меня делал, искал подвох. Не нашел. Неужто отпустил меня? Не взял пленного, не соблазнился записать на личный счет уничтоженную капсулу? Странный нынче пошел вероятный противник, загадочный. Понимаю, конечно, что в его воле отойти подальше от греха и оттуда долбануть меня торпедой, но что-то говорит мне, чтобы я зря не трепыхался. Не будет торпеды. Уж если на то пошло, ничто не мешало ему тихо-аккуратно пустить меня к Вихревому поясу лучевиком, а вот – не пустил.

Еще через час выбился я из сил, ничего не нашел, ни до чего не додумался и тут обнаружил пропажу. Что бы вы думали пропало? Исторический роман из книги! Книга пуста, вкладыша с романом нет. Так я и не дочитал, как де Ренси полечил маркиза от спеси своей верной бензопилой и что в это время поделывали его закадычные друзья Жан де Бюст и Пьер Гудрон. Признаться, нисколько не пожалел об этом, зато над чужаком посмеялся вволю. Видно, совсем бедолагу скука заела. Ну, пусть себе читает, я не против.

А время знай себе идет, вот уже солнце зенит прошло – самые противные часы. Жарко, сил нет, небо очистилось, на море взглянуть больно. Внутри капсулы полегче, но тоже не курорт. Купаться – кто как, а я пас. Хищные водоросли еще не самая главная гадость, а вот облепит тебя стая криля – «мама» сказать не успеешь, второй слог обглоданный скелет договорит, если сумеет. Жуткие твари. Словно мстят человеку за то, что сами съедобны и мы их ловим.

Плеснул я себе в лицо из опреснителя – чуток полегчало. Мое счастье, что на экваторе сутки короткие, всего-навсего восемнадцать часов, перетерпеть можно. Вот в средних широтах, где Поплавок, там часов до двадцати пяти доходит и даже больше. Правда, в умеренных широтах и солнце умеренное, а чаще сплошная облачность в пять слоев.

Из-за этого зонального вращения, между прочим, трудности с навигацией и неясность с временем суток. На Поплавке то и дело спускают команду: перевести на час вперед или там назад – Поплавок тоже не стоит на месте, якорь на Капле зацепить, понятно, не за что. Правда, поговаривают, что есть-таки у планеты маленькое твердое ядро из сильно слежавшихся метеоритов и затонувших подлодок, но кто может знать, что лежит глубже Вихревого пояса? Лет пять назад одна экспедиция из метрополии опустила на пятьсот километров один шибко умный аппарат – только его и видели. Чем тратить зазря технику, лучше бы им поговорить со знающими людьми и сразу понять: дохлый номер.

Лично я думаю, что никакого ядра у Капли нет, а то, что тонет, растворяется там, где рождаются желтые приливы. И почти все глубинники того же мнения.

Сижу я, жду. День к вечеру склонился. Еще две галеты я съел, всю сегодняшнюю норму, и на нервной почве не утерпел – слопал половину нормы завтрашней. И уже поругивать начал чужака с А-233, за которого, по идее, век бога молить обязан! Мол, сделал он вид, будто никакой встречи не было, ушел к своим – а я тут подыхай?

Плеснул я себе в лицо еще пригоршню, чтобы прогнать скверные мысли, губу укусил до крови. Я бы на его месте отпустил чужака? Держи карман. Еще гордился бы поощрением. Чего там, вполне мог бы досрочно получить капитан-лейтенанта, служить на настоящей субмарине, а не на этой долбаной блохе. Денежная премия тоже вещь полезная. А он – отпустил! Капсула А-233, вовек не забыть. Да я, если повезет нам встретиться, все для него сделаю – плевать, что он вероятный противник! Умру, а сделаю. Клянусь.

Подумал я об этом, и сразу как-то легче стало на душе. Словно какой-то обет дал перед богом и людьми – самому смешно, а факт. А через час, уже на закате, меня наконец подобрали.

Давным-давно, как взрослые учат детей, которые когда-нибудь займут их место и тоже станут учить, во Вселенной был лишь один закон, космос был велик и обилен, и человек попирал стопой своей никак не менее ста пятидесяти миров. И был мир в мирах, и мир царил в сердцах человеческих.

Один из миров – Капля – даже не был миром в полном понимании этого слова – он был пересадочной станцией. Но и тут человек жил, трудился, любил, был или не был счастлив, мечтал или не мечтал вернуться на родную планету, старился и в конце концов умирал, оставив после себя дело рук своих и – иногда – детей. И дети, родившиеся на Капле, уже считали жидкую планету своим домом.

Много, очень много лет прошло с тех пор, как на планету был опущен первый самоходный плот-причал. Остатки его не сохранились. Первопроходцы не задумывались о том, что своими руками делают историю. Уже два поколения спустя любой обрывок судового журнала, любой изъеденный желтым приливом болт с тех первых исторических посудин считались общим достоянием колонии и подлежали музейному хранению.