— Который? — быстро спросил Фандорин и прикусил язык. Про список приговоренных капитану знать было пока незачем.

— В смысле? — не понял капитан. — Что за человек? Не знаю, но какой-то крутой шишкарь, это уж точно. Я неделю на них работаю, так? Две сто получил повременки, плюс штуку за копию экспертизы по парашютисту, плюс еще штуку за знакомство с вами. Четыре тысячи сто долларов — не хрен собачий. Да еще благодарность по отделу за то, что личность трупняка установил, Шибякина этого. Думаете, я от вас это узнал?

— Нет, не думаю.

— И правильно. Это мне вежливый слил: и имя, и адрес, и даже подъездный код. Мы, говорит, там провели изыскания, ничего интересного не нашли. Теперь пускай ваше ЭКУ поработает.

— Кто-кто?

— Экспертно-криминалистическое управление, это на Колобках. Мужики свое дело знают. Ну вот, сижу я, кумекаю, как бы начальству объяснить, откуда я парашютиста вычислил, а тут аккурат вы звоните, и тоже про Шибякина. Всё и сложилось. Докладываю: так, мол, и так, по собственной инициативе провел по Останкину литерное мероприятие номер семь (это у нас так по-официальному «Николай Николаич» называется, наружное наблюдение), который вывел меня на нужный адрес.

— А почему по Останкину? Ведь дом на улице Лысенко? Волков засмеялся.

— Это вы у нас проходите как Останкин. Ну, из-за роста. К вам большой интерес, вы ведь у нас единственный из установленных «кандидатов» — тех, кого «Неуловимые» приговорили, но еще не шмякнули.

От крошечного, шипящего по-змеиному словечка «еще» Николас передернулся. Так передать Волкову список или нет, заколебался он и тут же вспомнил древнюю максиму: если колеблешься, воздержись от действия.

Воздержался.

— Другой «кандидат» — хозяин моего вежливого нанимателя, — продолжил капитан. — Умный, видать, человек. Сообразил, что приговор — не туфта. Вот и нервничает теперь. Что-то у него со вчерашнего дня переменилось. Когда я про ваш приговор им рассказал — ну, тот, что в кармане у парашютиста нашли, вежливый просто велел к вам наведаться, понюхать, чем вы пахнете. Я доложил: интересный господин, по виду — ботаник, но, похоже, прикидывается. Ладно, говорят, разберемся. А сегодня вдруг такой на вас наезд. Узнали они про вас, Николай Александрович, что-то такое, чего мне вы не рассказываете.

Оперуполномоченный выжидательно уставился на Фандорина, а тот лишь вздохнул. Что за детский сад — снять маркировку с факса и на том успокоиться. Для серьезной структуры не бином Ньютона и даже не правило буравчика. Получили предостережение и в два счета установили отправителя. Эх, надо было Валю хотя бы на почту послать…

— И я их понимаю, — заметил оперуполномоченный, так и не дождавшись ответа. — Вы в натуре загадка, всякий напугается. Как вы парашютиста-то раскололи, а? Суток не прошло. И про телохранительницу вашу мне тоже рассказали. Не быки с бритыми загривками, как у всех, а Никита. Круто!

— Никакая я не загадка. И действовал я в одиночку, — хмуро сказал Николас, отлично понимая, что милиционер уже нарисовал себе картинку, от которой так просто не откажется.

— Ага. А чудесная барышня со своим теквондо к вам на помощь с небес слетела, и туда же потом упорхнула. Может вы, Николай Александрович, шпион? Нет, правда, чего они вас Англичанином называют?

Фандорин поморщился. Этого еще не хватало! С его-то биографией и нынешней российской шпиономанией!

— Если б я был шпион или, как вы говорите, «крутой шишкарь», я бы не обращался за помощью к вам.

Волков обдумал сказанное. Качнул головой с видом принца Датского, произносящего:

«Есть многое на свете, друг Гораций…»

— Ладно, мое дело теперь сторона. Разбирайтесь с ними сам. Я что? Когда снова позвонят, пошлю их в столицу Херсонской области. И предупрежу, конечно: если с гражданином Фандориным случится бяка, МУРу известно, кого искать. Только хрен они меня послушают. Вас позвал на беседу серьезный человек. Хорошо позвал, не по-детски. От таких приглашений не отказываются. А вы отказались. Да еще обидным образом. Теперь он вас еще больше бояться будет. А серьезные люди бояться и обижаться плохо умеют. У них на такие заморочки ответ один.

Капитан чиркнул большим пальцем по шее.

— Что же мне д-делать? — воскликнул Ника, заикнувшись от волнения. — Поверьте, Сергей… Ну хотя бы просто представьте, что я самый обыкновенный человек, никем и ничем не защищенный! Жил себе обыкновенной жизнью, и вдруг ни с того ни с сего обрушился какой-то кошмар, какая-то жуткая бредятина!

— Бывает, конечно.

Волков посмотрел на Фандорина скептически, но, кажется, внезапно разглядел в лице собеседника нечто для себя новое. Глаза капитана сощурились, в них мелькнула искорка. Может быть, это даже было сочувствие.

— Тогда караул. У тебя что, никакой крыши нет? — спросил оперуполномоченный, жалостливо морщась. — И разрулить некому?

Ника помотал головой.

— Ну, если не врешь… — Волков пожал плечами. — Исчезни. Вообще исчезни. Превратись в человека-невидимку. Кино смотрел? Нет? Это про одного чувака, который…

— Я читал роман. Как это — «исчезни»? У меня семья, работа!

— Какая, блин, семья? Домой и в офис ни ногой. Где обычно бываешь, не появляйся. Никому не звони. Мобильник свой выкинь. Сейчас я тебя отсюда выведу и, как говорится, растворись в ночи.

— И… и сколько это будет продолжаться?

Милиционер только вздохнул.

— Если плохо спрячешься — недолго. Ладно, запиши номерок. Звать — Танька. Позвони через денек-другой — только из автомата, понял? Скажешь… скажешь: из телецентра, мол. Если будет что новое, Танька тебе скажет.

— Жена? — спросил Фандорин, доставая ручку.

— Нет, шалава одна подследственная. Но девка хорошая. Не продаст.

Исчезнуть? Спрятаться? Но как, куда?

— Имэджин, два дня подряд в мужском — прямо поголубела вся! Сегодня с утра так ломало, шреклих! День-то ван хандред персент розовый. Смотрюсь утром в зеркало: май гош, ну нельзя быть красивой такой! Сейчас бы красное афро, сапожки бисерные (помнишь, такие, с бантиком на щиколотке), шарфик шелковый, чтоб развевался по ветру, да пройтиcь по Тверской-штрассе — все мужики бы попадали. А нельзя, ферботен. Что я, дура, что ли, не понимаю? Твои киднэпперы девушку ищут. Найдут — сделают ей абтрайбунг, без наркоза. Ужас, до чего надоели бутсы и лысая башка! Как бомж, как бомж! Только здесь, на даче, релакснулась. Ничего, что я не накрашена?

Валя отвернулась от плиты, на которой доходил до кондиции какой-то особенный, замысловатый омлет, цапнула со стола зеркальце. Повертела головой, поправила кудряшки.

— Альпентраум! — вздохнула она. — Парик неудачный — сунула в сумку первый попавшийся. Про наряд я вообще молчу… Ладно, кантри-хаус есть кантри-хаус. Будем проще, да?

За два дня, проведенных в убежище, Фандорин так устал от одиночества и страшных мыслей, что голос Вали казался ему ангельской музыкой. Ассистентка привезла из Москвы еды и газет, а главное — вывела узника из мерзкого, выморочного состояния, когда явь путается со сном и непонятно, какой из этих кошмаров хуже.

Расставшись с капитаном Волковым, Николас все-таки сделал один звонок — с Центрального телеграфа, Вале. Нужно же было выяснить, добралась ли беглянка до дому.

Оказалось, что отличным образом добралась. Мало того — выслушав сбивчивую скороговорку шефа («срочно исчезнуть… не знаю, куда… звонить нельзя… придумай что-нибудь для Алтын» и прочее), фандоринская помощница проявила недюжинное присутствие духа. Можно сказать, вытащила из бездны отчаяния.

— У вас сольди есть? — перебила она начальника. — Сколько?

Ника полез за бумажником.

— Полторы тысячи. И мелочь.

— Генуг. Берите тачку, гоните к нам в кантри-хаус. Помните, вы там были — на анивёрсэре у Мамоны. По Рублевско-Никольскому до сорок третьего километра, там указатель. В доме сейчас никого, пусто. Я звякну на проходную, у них дубликат ключей. Сидите там, ждите. Во фридже должна быть еда. Ну, фромаж там, сосиссоны. Как-нибудь перетопчетесь до моего приезда. Телефонирен не буду. Они знают, что я ваш секретарь — могут прослушивать. К бэйбиситтеру вашему заеду, скажу, чтоб задержалась.