И вот – вместо доброго и заботливого мужа она связала свою судьбу с человеком, который, кажется, только и думал о том, как сделать ее несчастнее.

В голове ее вдруг мелькнула какая-то не очень отчетливая мысль, будто бы вытекающая из слов леди Тревонанс о прошлом сэра Перрана, о матери Блэкторна и о том, что сердце есть у каждого мужчины.

Подчиняясь скорее шестому чувству, чем принятому решению, она воткнула иглу в работу и заговорила.

– Скажите, Перран… – Некоторое время она молча разглядывала его, словно проверяя свою новообретенную способность к наблюдению. – Чего вы от меня хотите?

По тому, как он моргнул несколько раз подряд, Джулия догадалась, что столь неожиданный вопрос все-таки удивил его, и отложила вышивание.

Однако молчание затягивалось. Убедившись, что он не собирается его прерывать, она продолжала:

– Я знаю, чего хочу от вас я. Это очень просто. Я хочу надежности и доброты – той самой доброты, которую вы так щедро изливали на меня после кончины моего несчастного отца. Эдвард потом обвинял меня в том, что я не дождалась его, да я и сама считала, что у меня просто не хватило мужества. Но теперь, как мне кажется, я лучше понимаю сама себя. Я вышла за вас потому, что более всего нуждалась тогда именно в надежности.

С этими словами Джулия встала, шагнула к креслу сэра Перрана и опустилась на ковер перед ним. Потом, отложив в сторону футляр с бумагами, она молча склонила голову на колени мужа. Ей показалось, что сэр Перран задержал дыхание. Тепло от огня за ее спиной словно придавало ей силы, и она решила договорить до конца.

– Мне так помогало тогда ваше участие, ваша великодушная забота обо мне и о моих сестрах. Почему же теперь вы отказываете мне во всем этом? Может быть, я вас чем-то так оскорбила, что вы считаете меня недостойной своего внимания? – Джулия подняла глаза и с удовольствием отметила взволнованное выражение его лица. – Единственное мое желание, – продолжала она, – сделать вас счастливым. Я готова любить вас всей душой, если только вы мне это позволите. Но объясните, прошу вас, в чем я виновата перед вами? Или это не я, а кто-то другой так ранил ваше сердце, что в самой любви теперь вы видите одно только зло?

На его лице отразилась внутренняя борьба, глаза наполнились болью и тоской. Пожалуй, она поступила правильно, заговорив с ним по наитию прямо и открыто. О ком он сейчас думает? Может быть, о Софии Кеттеринг?

– Пожалуйста, – попросила она, – ради нашего общего счастья, позвольте мне хотя бы попытаться. Идя к алтарю, я надеялась стать вам хорошей женой. Но ведь пока ваше сердце закрыто от меня, я по-настоящему вам не жена и не принадлежу вам, как бы жестко вы ни подчиняли меня своей воли. Пока что я для вас всего лишь подпись в нашем брачном контракте, не более.

Сэр Перран отвел взгляд, и ей показалось, что он смотрит мимо нее куда-то далеко, возможно, в далекое прошлое.

В эту минуту он видел себя молодым человеком – таким же горячим, сильным, полным смелых мыслей и планов, как сейчас его племянник.

Когда у них отобрали карьер, сердце его словно обросло каменной скорлупой и оставалось в ней, пока в его жизнь не вошла София. Она была прекрасна, и сегодня черты ее сына напоминали сэру Перрану об ее удивительной красоте. У нее были черные густые волосы, которые она пудрила по тогдашней моде, и живые пронзительно-голубые глаза. От нее всегда пахло розами. Они познакомились во время маскарада в Воксхолл-Гарденз и очень скоро сняли друг с друга маски. Ему тогда было под сорок, ей же только-только исполнилось восемнадцать. Вся она была похожа на праздничный фейерверк: то вспыхивала, то ослепительно улыбалась, то искрилась лукавством. Ей вздумалось притвориться, будто они заблудились в лабиринте садовых тропинок, и он целовался с нею под сенью ветвей до умопомрачения. Нежданная любовь властно захватила сердце сэра Перрана.

Однако не он один заметил Софию. Его родной брат, капитан с блестящим будущим, к тому же намного его младше, тоже влюбился в нее без памяти.

Но она выбрала старшего из братьев, и скоро состоялась помолвка. Сэр Перран был счастлив. Однажды вечером, за месяц до назначенного венчания, он соблазнил ее. Ласками, нежными и греховными словами он вскружил ей голову, страстными поцелуями пробудил в ней жажду наслаждения. Но, сжимая ее в объятьях и овладевая ею, он вдруг потерял власть над самим собой. Он не слышал, как она кричала, не чувствовал, как кусала его, когда он зажимал ей ладонью рот. Он вообще не ведал и не помнил ничего.

Осознав наконец, что ей больно, расслышав ее рыдания, он не сумел, да и не очень старался ее утешить. Ведь он был уверен, что она сама его хотела. Да, она хотела его. И разве она не наслаждалась его ласками и поцелуями?

Нет, он решительно не понимал ее. Правда, он ездил к ней и пытался как-то уладить их отношения. Несколько раз он, в присутствии посторонних, обвинял ее в том, что она его избегает. Когда она попросила его разорвать помолвку и освободить ее от данного слова, он наотрез отказался. Разве он мог ее отпустить, любя ее до безумия?

Через три недели она бежала с его братом.

А еще через три месяца, когда он встретился с нею и потребовал объяснить, что случилось и почему она отвергла его, из ее глаз хлынули слезы.

– Я ждала от тебя любви и доброты, – сказала она. – Но ты зажал мне рот и не убирал руки, покуда не закончил свое дело, хотя я кусала тебя изо всех сил. Раньше я не знала тебя… и только в тот день узнала по-настоящему.

– Ты ошибаешься! – воскликнул он и попытался обнять ее, но она его оттолкнула.

– Осторожнее! Я жду ребенка…

Эти голоса из прошлого жгли и терзали душу сэра Перрана. Он больше не желал их слышать. Взгляд его рассеянно скользнул по едва заметным шрамам на внутренней стороне пальцев. Он не помнил ни того, как он зажимал ей рот, ни крови, ни боли – помнил только, что ему потом три недели пришлось ходить с забинтованной рукой.

Джулия сидела у его ног, с надеждой ожидая ответа. Но что он мог ей сказать? Что он и так относится к ней с должным вниманием и добротой – когда они оба знали, что это не так?

И он сказал, чтобы она ушла.

К его удивлению, она не стала возражать или требовать от него ответа. Когда дверь за нею закрылась, он откинул голову на подголовник кресла и прикрыл глаза. Он попытался представить себя мужем Джулии, но не таким, каким был сейчас, а настоящим. Сейчас он хотел от нее лишь одного – подчинить ее своей воле; плотские желания не нарушали разменного течения его жизни. Этого, разумеется, он не мог ей объяснить, ибо такие вещи недоступны женскому пониманию.

Однако женитьба, благодаря которой он обрел все, о чем мечтал, – Джулию, Хатерлейский парк и карьер, – почему-то не принесла ему желанного удовлетворения.

Поначалу он несказанно радовался своей победе. В соответствии с брачным контрактом он становился владельцем карьера и имения Хатерлейский парк – разумеется, после уплаты всех долгов Делабоула. Правда, у покойного оказалось не менее сорока кредиторов, но – вспомнив об этом, сэр Перран усмехнулся – в сравнении с его собственным состоянием такие пустяки не имели решающего значения. И в этом тоже заключалась усмешка судьбы: по сути дела, Делабоул застрелился из-за суммы, которая для него, сэра Перрана, была пустячной.

Но к тому времени, когда он окончательно подчинил себе Джулию и сестер, радость его мало-помалу сменилась спокойным довольством, а потом и довольство ушло, и осталась лишь непонятная досада. Странно, думал он, ведь он отомстил за отца и деда, замкнул круг, который начался для него с тяжкого удара судьбы, – и ему следовало бы чувствовать себя удовлетворенным.

Однако на деле все оказалось не так. Острее всего он ощущал сейчас свое одиночество.

И вот Джулия предлагает ему себя – по всей видимости, искренне. Интересно только, чего она захочет взамен?

Доброты, сказала она? Что ж, он может выказать к ней доброту.

Надежности? Сколько угодно.

Заботы о сестрах? И это не составит труда. Но, получив все это, не потребует ли она от него чего-то большего – вот вопрос.