– Это лучшая похвала, о какой я только мог мечтать.

Их глаза встретились, и сердце Эдварда переполнилось до краев нежностью и теплом. Прекрасные черты Джулии на фоне окна, казалось, светились изнутри. Когда губы Эдварда коснулись ее пальцев, Джулия едва слышно вздохнула, в глазах ее заблестели слезы. Они поняли друг друга без слов. Что бы ни случилось, они всегда, всегда останутся друзьями!

Эдвард снова приник губами к ее дрожащим тонким пальцам. Свободной рукой Джулия коснулась его щеки. Ему хотелось осушить поцелуями слезы, сверкавшие на ее ресницах, хотелось обнять, прижать ее к груди, защитить.

– Джулия… – шепнул он, и в ее имени прозвучал то ли вопрос, то ли просьба – он и сам не знал, что. Впрочем, о чем он мог ее просить? Во всяком случае, не о том, чтобы она отдала ему руку и сердце, потому что ему нечего дать ей взамен.

– Это все неважно, – прошептала она, видимо, поняв то, чего не понимал он сам. – Это неважно. Знаешь, – она улыбнулась, – в свое время ты так же смотрел на меня, когда я падала и разбивала себе коленки. Поверь, я очень благодарна тебе за участие. Я специально привезла тебя сюда, чтобы ты своими глазами увидел всю безвыходность моего положения и понял, почему я поступаю именно так, а не иначе. Но это вовсе не значит, что ты теперь должен, как в наших детских играх, спасать меня и везти в свой замок.

– В замок? – переспросил он. – Да, это будет трудновато. От моего замка теперь не осталось ни флигеля, ни даже сторожки.

Они оба рассмеялись.

– Сестры знают о ваших трудностях?

– Совсем немного. Только Элизабет я на днях рассказала все. Вероятно, следовало посвятить и Каролину с Аннабеллой, но я просто не могла себя заставить. Я подумала: если мне не довелось насладиться девической беспечностью, то пусть хоть у них будет такая возможность.

– Господи, как же ты продержалась столько времени одна?

Она на миг задумалась, поглаживая его щеку.

– Наверное, мне помогала память о маме. Но, поверь, я не сетую на свою долю. По сравнению со страданиями, которые многим сейчас приходится терпеть, она не так уж тяжела. Малолетние дети живут в угольных шахтах, а я, видите ли, страдаю от того, что вынуждена идти замуж… не совсем по велению сердца – разве это не кощунство? – От волнения она некоторое время не могла говорить, а когда продолжила, ее голос звучал сдавленно. – У Габриелы все родные кончили жизнь на гильотине. Ужасно, я просто не могу представить, как она это пережила!.. Так что, как видишь, мне грех жаловаться.

– Ты удивительная, необыкновенная… – горло Эдварда сжалось, и он замолчал.

– Я? – Она тряхнула золотистыми локонами. – Думаешь, я всегда такая кроткая? Ошибаешься. Бывало, я даже впадала в истерику, особенно после разговоров с торговцами, которым мы задолжали… Как правило, они проявляют ко мне ангельское терпение, но ты не представляешь, в какое отчаяние я всякий раз прихожу оттого, что не могу расплатиться с ними немедленно! Для меня это такой же вопрос чести, как для вас, мужчин, карточные долги. – Она глубоко вздохнула. – Аннабелла, конечно, права: я всегда любила тебя… Но мне приходится делать другой выбор, и я хочу, чтобы ты понял, почему.

– Я понимаю. Поверь, я все понимаю. Мне просто жаль, что ты не можешь поступить иначе.

– Будь я одна, я ни за что бы не ступила на этот путь. Но я не одна. Мне надо думать о сестрах и выполнять свой долг по отношению к ним. Я несу такую же ответственность за Элизабет, Каролину и Аннабеллу, как ты за своих солдат.

– Если бы я мог хоть чем-то тебе помочь!..

– Спасибо, Эдвард. Я буду помнить о том, что ты хотел мне помочь.

Склонившись над нею, Эдвард коснулся губами ее губ. Он хотел лишь утешить ее и вовсе не стремился к повторению утреннего бурного эпизода. Но от легкого, нежного прикосновения пламя страсти взметнулось вверх, и вскоре она уже подставляла ему губы, и старалась прижаться к нему теснее, и шептала его имя, а он с жадностью терзал ее рот – единственное, чем мог сейчас завладеть. Он желал ее так, как не желал прежде ни одну женщину. Будь у него хоть крупица надежды, он бы на коленях умолял ее стать его женой.

Джулия не понимала, что с ней. Только что она объясняла Эдварду, почему она должна выйти за лорда Питера, и тут же подставляет ему свои губы и позволяет обнимать ее так, что ощущает сквозь платье прямое свидетельство его желания, а ощутив, сама едва не теряет рассудок и после каждого поцелуя шепчет ему на ухо: «Эдвард, Эдвард, Эдвард…»

Но ведь он не может быть ее мужем, а иметь любовника ей не позволят ее собственные убеждения. Зачем же тогда все эти вольности, зачем она так бурно отвечает на его ласки?.. Внезапно его рука легла ей на грудь, и от остроты пронзившего ее желания она чуть не лишилась чувств. Да, пора было прекращать это безумство, которое все равно не могло ни к чему привести. Поймав его руку, она не дала ей двигаться дальше.

– Нельзя, Эдвард, – едва слышно выдохнула она и снова прильнула губами к его губам.

– Я знаю, – шепнул он, задыхаясь и покрывая ее жаркими поцелуями.

Джулии не хотелось отрываться от него, но мучить бесконечно его и себя она тоже не могла. Поэтому она наконец высвободилась и с улыбкой сказала, что ее волосы наверняка растрепались и что ей придется разыскать Габриелу, чтобы та помогла ей привести себя в порядок.

Он отпустил ее без единого возражения.

Вечером Блэкторн ужинал вместе с Джулией, сестрами и лордом Делабоулом. Виконт казался воплощением радушия и веселости – кроме тех минут, когда ему казалось, что на него никто не смотрит. Тогда на его лицо ложилась тень невыносимого страдания.

Он много пил, и когда после ужина его дочери перешли в гостиную, прикончил бутылку портвейна почти в одиночку, предложив гостю лишь один бокал. Заплетающимся языком он бормотал что-то довольно бессвязное про «доброе старое время», когда его «конюшни еще не пустовали». Несколько раз он заговаривал о жене, то словно забывая, что она умерла, то опять вспоминая о своем горе и обливаясь слезами. Говорил он один, при этом без конца перескакивая с предмета на предмет; Блэкторн за все время не проронил ни слова, лишь кивал да иногда улыбался.

Поздно вечером, когда сестры уже разошлись и Джулия прощалась с Эдвардом, он сказал:

– Знаешь, если бы мне вдруг пришло в голову, что ты меня разыгрываешь и ваше положение вовсе не столь серьезно, – думаю, хватило бы и одного взгляда на твоего отца, чтобы убедиться в обратном. Храни тебя Бог, Джулия.

Он в последний раз нежно поцеловал ее в губы и заглянул ей в глаза.

Как ей помочь?

Вечером следующего дня сэр Перран сидел в кресле на террасе с бокалом хереса в руке. Отпив маленький глоток, он сначала долго держал его во рту, наслаждаясь ощущением на губах, потом медленно втянул в себя, чтобы благородный ореховый вкус разлился по всему языку. Он никогда не торопился, торопиться было не в его натуре. Он всю жизнь медленно и неуклонно двигался к намеченной цели и неизменно приходил к ней, как солнце поспешно, но неумолимо приходило к закату. Поэтому сейчас, сидя в удобном кресле у себя на террасе, он поднял бокал в знак приветствия заходящему солнцу.

К слову сказать, терраса, на которую выходили французские окна спальни сэра Перрана на втором этаже, была задумана с одной-единственной целью: с нее удобно было любоваться соседними холмами в лучах закатного солнца. Особняк, развернутый лицом на запад, располагался внизу неширокой долины. Долина была собственностью баронета, а протекавший по ней ручей ниже по течению сливался с другими ручьями и в конце концов впадал в реку Эйвон.

В этот вечерний час природа дарила обитателям Монастырской усадьбы несравненное зрелище: как только солнцу удавалось пробить брешь в пелене облаков, вечно гонимых с Атлантики, листья буков начинали мерцать в его лучах звездным мерцанием.

Всякий раз, когда сэр Перран любовался этим великолепием, на него снисходило глубочайшее довольство и покой.