Я отнял у нее веник и вытолкал из класса. Она чтото толковала насчет обязанностей дежурной, а я ей объяснял, что долг отличницы - все свободное время отдавать урокам. Раз я отнимаю у нее час вечером, то имею право подарить пятнадцать минут днем. Еле вытолкал. И тут же стал выгребать из парт скомканные черновики и записки.
На пороге возникла Антропкина с моими.
- Эдик! Наконец-то! У нас репетиция к смотру, помоги.
- Сначала вы мне.
Уборку и репетицию мы провели в жутком темпе, и я понесся домой. В этот день ни одни часы не показывали полшестого. Не полагаясь на свои, я сверялся по будильнику, спрашивал у соседей, звонил маме на работу. Сделал все уроки, выучил наизусть отрывок из Чехова к уроку-концерту, поиграл с Шейком, сбегал за хлебом - было всего пять. Я вышел из дому. До арки семь минут ходьбы.
Я все время думал об Анюте. То вспоминал ее на Уроке Снега, то в буфете, когда я толкнул ее в очереди за пирожками, то в образе процентщицы Алены Ивановны. Она совсем не похожа на отличницу: не сутулая, с негромким голосом.
И вдруг я понял, что жду напрасно, хотя было уже без пяти шесть. Она не придет. Мало ли что я пригласил.
Она-то ничего не ответила! Дурак и есть. Настоящий.
Наверное, на моей роже было все это нарисовано, когда ровно в шесть она появилась совсем с другой стороны - из глубины рощи. Я не сразу узнал Анюту. Кудряшки за зиму отросли, и теперь лицо было оплетено волосами, как беседка виноградом в разгар лета.
- Я уже час гуляю тут. Какой денек! - На миг она покраснела, словно в лицо ей плеснули томатным соком. - Я там такую полянку нашла, идем, покажу...
Мы взялись за руки, и она привела меня на...
Пушкинскую Полянку. Тайна открылась сама собой.
Пробивая прошлогоднюю листву, каждая травинка тянулась вверх, дрожа от нетерпения, как наши руки на литературе.
- Знаешь, почему я думаю, что здесь живет Пушкин? Если помолчать, то тебе обязательно вспомнятся какие-то строки, которые ты раньше не произносила.
Попробуем?
Я даже глаза закрыл. И, услышав, не сразу понял, что это голос Анюты.
Куницыну дань сердца и вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламель,
Поставлен им краеугольный камень,
Им чистая лампада возжена...
- Знаешь, почему я сочинение не сдала? Оно у меня не получилось. У меня вообще все из рук валится с тех пор, как мы поссорились...
Я привык к ее тихому голосу, даже шепоту. А тут она вдруг так закричала, вернее, заорала, что и Томка бы позавидовала.
- Лягушка!
Анюта кинулась ко мне, прижалась, обняла. Нет, это я ее обнял. Наверное, я ее поцеловал. А может, и не поцеловал. А может, и поцеловал. Не знаю. У меня голова кружилась.
Возможно, я отключился в ту секунду. Во всяком случае, память мне отшибло - про ту секунду ничего не могу вспомнить, как ни пытаюсь. Но вот следующая!
Я схватил Анюту в охапку и прижал к себе так, как будто не лягушка, а свирепый зеленый дракон угрожал ей. В этот миг она опять, как когда-то, была похожа на мышку-норушку.
Я поцеловал ее в губы. Думал, она мне хоть по морде съездит. Ничего. Ничего подобного! Щеки у нее были мокрыми, но она не отстранялась. Я дотронулся губами до ее уха и прошептал:
- Не выношу женских слез...
- Я не такая, ты не думай... - шептала она, обнимая меня.
И не стыдно было ни капельки!
- Она уже? - робко спросила Анюта.
- Уже, - вздохнул я, даже не глянув на лягушку. - Но там еще одна...
Как важно соврать в нужную минуту! Она так прильнула ко мне, что я задохнулся.
- С тобой все-все ясно, - прошептала она, не отрываясь от моего лица. Давай больше не ссориться. С тобой все так ясно...
Не знаю, что ей там просветлело. Наверное, я казался ей сказочным великаном - защитником от пресмыкающихся.
Я и был великаном. Вот когда произошло чудо, вот когда я совершил такое открытие, что сам едва удержался от вопля.
Провожал Анюту до самого дома, мы о чем-то говорили, но я все время помнил, что произошло, когда мы стояли обнявшись, глаза в глаза. Я смотрел на нее сверху вниз, как будто под туфлями у меня выросла модная подошва-платформа!
Я бежал домой в сумерках. Низкая луна на восходе, огромная, желтая, была косо перечеркнута перистым облачком и похожа на дорожный знак "Конец ограничений".
Дома сразу кинулся к отметине на двери. Как рельсом по черепу! 45 мм чистого прироста! Не стыдно и в сантиметрах - 4,5. Тоже звучит. Я перерос этот проклятый шейк, я дорос до танго!
Акселерация ворвалась в меня, как отставший от колонны мотогонщик с ревом нагоняет своих товарищей.
Светает. От ночи остались рожки да ножки, как и от тетради. Сто листов в клеточку! Что с тобой делать, Тетрадочка? Развести большой костер и... Или начать новую? О дневник мой, дневничок! Даже с тобой не все мне ясно.
Бессонница на семнадцатом году жизни... Может, так и должно быть?
Погнал я к Андрею! К Борису! К Роману!
