Потом ребята писали сочинения, я радовался, глядя на них, а сам сдал чистый листок. Не мог выдавить из себя ни слова.
Остановил меня в коридоре.
- Ты что, обиделся на мой снежок? Ну, запустил бы в меня - и квиты. Пойми ты, Левской сейчас, после болезни, легко простудиться...
Я молчал. Пусть думает так. Даже лучше.
- А твоего сочинения я жду, - закончил он. - Когда посетит Муза, напиши, о чем вы с ней беседовали...
Снег натворил бед. Второй день приходится провожать Томку из школы. За ней обычно цепляется целый трамвай четвероклассниц, и мы с боями пробиваемся на улице, под градом снежков. Хорошо, если Боря с Андреем помогут, как сегодня, а то приходишь домой похожий на Деда Мороза.
Один пацан, особенно настырный, все лез Томку натереть. Я его схватил за шиворот: "Как зовут?"
Нагло так отвечает: "Федя, а что?" - "А то, - говорю, - Федя. Ты меня уважаешь?" Вырвался и удрал.
Но Томка, Томка!
- Эдя-бредя, - тут же мне говорит, - ты стал такой злой и рычишь, как будто съел медведя.
Неужели я похож на зверинец? Эта говорит "медведь", а то еще некоторые "зайчиком" называли.
Правда, "солнечным".
- Не так широко шагай, - просит Томка. - Я же не мужик, не поспеваю. У девочки должна быть женственная походка.
Я чуть не рухнул посреди мостовой! Что бы оно понимало в женственности, а туда же. Ну дети пошли!
- Ты уймешься со своей болтовней? - грозно спросил я.
- Уймусь. Только вот еще хочу спросить: что такое "страсть" и "темпе"... это... "темперамент"?
- Ты что, по подзатыльнику соскучилась? - Про себя я с досадой отметил, что мой набор воспитательных мер довольно однообразный.
- Так не объясняют, - справедливо возмутилась Томка. - У кого же мне опросить, как не у старшего брата?
- Ты что-нибудь другое спроси, - уже спокойнее сказал я. И подумал: "Вся в меня пошла. Тоже набита дурацкими вопросами".
- А другое мне неинтересно. Вчера Озеров вел репортаж с хоккея и все хвалил канадцев: "С какой страстью, с каким темпе... этим играют!"
Е. Е. все повторяет: "Ведите учет посещаемости головы хорошими мыслями". Кажется, одна мне пришла. Напрошусь-ка к нему на урок в Томкин класс.
Мне интересно, что это за люди такие растут вроде моей сестрицы.
Андрей меня учит некоторым приемам бокса. Хук, апперкот и прочее.
- Все равно я драться не буду, - сказал я как-то после раунда. Никогда.
Он усмехнулся.
- Будешь, Град ты мой. - И добавил твердо: - Будешь.
Е. Е. пол-урока бился с нами: "Что главное в Рахметове? В чем стержень его личности?" И так подходил и этак - не контачит. Сто ответов даем - все не то. Уже и классные философы наши высказались, и остряки - ни с места.
- "Мы все в тумане над землею", - цитирует сам себя Андрей, разводя руками.
- Так вот что человек может противопоставить этому "туману"? Что ведет его к цели, помогает выстоять в бурю? - спрашивает учитель. Уж говорил бы сам, все равно мы ни бе, ни ме, ни кукареку!
Через парту от меня сидит Макешкина. Она давно уже тянет руку, но как-то робко, еле-еле. Сейчас, когда все руки и головы опущены, Е. Е. замечает ее.
- Идейность? -неуверенно спрашивает она.
И получает сразу две пятерки! За впервые добровольно поднятую руку (все мы уже прошли через это, Макешкина - последняя). И за точный ответ.
Идейность. Как же мы сразу не догадались!
Рахметов спал на гвоздях. Я придумал себе пытку не хуже: на целую неделю отказался от телевизора!
Закаляю волю. Ни хоккея, ни мультиков. Даже новую серию "Ну, погоди!" не смотрел.
Значит, бывают вещие сны!
М-не снилась война. И я лежу в окопе раненый. Любочка в белом мамином халате села напротив, долго смотрела и сказала: "Прощай". Во взгляде ее были грусть и нежность - у меня остановилось сердце...
А проснулся оттого, что оно бешено колотилось, Прибежал в школу самый первый. На улице темень и мороз. Сторож не пустил бы меня, но техничка тетя Маша сжалилась: "Входи, касатик, погрейся..." Я помогал ей разбрасывать воск в коридоре, а сам все думал про свой сон. Все уроки думал. И все перемены.
На каждой бегал в пионерскую, но Любочки не было.
Наконец узнал, что она в больнице: переходила грипп на ногах, а теперь осложнение...
Осложнение. После всего, что произошло в сквере, я избегал Любочки, видел ее только издалека. Один раз она подзывала меня, но я сделал вид, что тороплюсь, и сломя голову помчался на другой этаж. Успел лишь заметить, как удивленно округлились ее глаза, но через миг на лестничной площадке от меня ничего не осталось, как от Грушиицкого после выстрела Печорина. Наверное, она обиделась на меня. И теперь этот сон, в котором все перевернуто: ей ведь плохо, не мне.
"Прощай..."
Однажды по телевизору (когда я его еще смотрел)
показывали собаку, в сердце которой были вживлены электроды. У нее были такие печальные глаза! Вот и мне сейчас кажется, что у меня там внутри, в живом сердце, железка.
Любочка, что с тобой?
Недаром я на репетициях гонял своих гавриков до седьмого пота. Как все получилось! Наши пионеры напугали и развеселили больницу, оглушили всех больных. Какой-то врач прибежал узнать, в чем дело. А дело в том, что здесь лежит старшая вожатая нашей школы, и об этом теперь знает, наверное, полгорода! Любочка создала при вожатском отряде еще один - отряд "Пионерская музыка". И вот наши четвероклассники, юные горнисты и барабанщики, прошагали от школы до больницы. Гром и треск под облака!
- Что за праздник? - спрашивали прохожие.
- Наша вожатая выздоравливает, - отвечали мы.
- Спасибо вам, ребята, - сказал врач. - От такой музыки ваша вожатая теперь наверняка почувствует себя лучше. Но у нас есть и другие больные, которым для выздоровления нужна... как бы это сказать...
тишина нужна, понимаете?
Мы как-то не подумали.
Любочка улыбалась нам из окна третьего этажа.
Потом мы играли в снежки. Под моим началом был Федя, тот самый - нахал, трубач, храбрец.
- Градихе привет! - сказал он мне на прощание. - Передай, что я ее все равно натру, потому что она меня вчера всю перемену в сугробе держала.
Все решилось в три секунды. У нас не было химии.
Из учительской с журналом под мышкой вышел Е. Е.
"Аида ко мне на урок?" - говорит. А я давно хотел напроситься! И потом после первого декабря вообще стараюсь держаться ближе к Е. Е.
Я ничего, не видел и не слышал, когда мы вошли.
Даже Томкиного лица не мог угадать. Они ослепили меня своими взглядами. Только гул какой-то...
- Тише, - сказал Евгений Евгеньевич. - В классе должно быть так тихо, чтоб слышно было, как шевелятся мысли. Мы покажем нашему гостю из мира старшеклассников, что и в четвертом люди не лыком шиты - умеют работать, думать... Итак...
Зачем мы растем и взрослеем! Я сплю и вижу, как получу паспорт. А сегодня первый раз в жизни подумал, что расставаться с детством не хочется. Особенно, когда они окружили меня на перемене. С ними я чувствую себя сильным и смелым.
- В снежки будешь с нами?
- Приходи еще!
Федя сдержал свое слово. Томка со щеками-мандаринами жаловалась. И совсем разревелась, когда я возразил: "А может, он согреться хотел? Ты же его целую перемену в сугробе держала, вот он и закоченел. Разве не так, Градиха?"
Трудно быть справедливым!
В чем Томка права: череп у него действительно красивый, Матово и тускло поблескивающий. Я и раньше замечал, что голова его похожа на лампу в читалке.
И в середине что-то светится. Свечение в четырнадцать миллиардов клеток-ватт!
Щколе не хватает ее профиля, который отпечатывается на каждом деле, что затевает Любочка.
Запахло елками. Комитет комсомола создает творческую группу - зовет добровольцев готовить новогодний бал. Так хотелось бы, но некогда. Билеты в кармане, вылет 2 января утром. А еще столько надо сделать!
