Ребята завалились в вагон, затащили багаж и принялись занимать места согласно купленным билетам. Это оказалось делом непростым: все хотели занять верхние полки, чтобы в одиночестве уютно лежать, вытянувшись на покачивающемся ложе, глядя в окошко на пробегающие деревеньки, промышленные городки, густые леса, снежные равнины… Внизу все рассядутся, сгрудятся, а наверху — полное блаженство единоличного пользования местом!
Заняли два купе и еще два боковых места, особо замечательных: там нижнюю полку можно было превратить в два сиденья и прекрасный удобный столик и ехать со всем мыслимым комфортом. Багаж распихали под нижние полки, разместили на третьих полках, под столиками, и свободного пространства почти не осталось. В вагоне народу оказалось очень много, пассажиры в основном были раздраженные и уставшие, хотя поезд отбыл почти вовремя. Все расселись, на минутку притихли, и вот раздался сигнал к отправлению. Через несколько секунд перрон тихонько дернулся и поплыл назад, сначала медленно, а потом все быстрее побежали назад фонари и здания вокзала. Студенты с каким-то смутным сожалением смотрели на то, что они покидали, все почувствовали неопределенную тоску и тревогу, которая сжала горло и сдавила грудь. Юра Славек снова достал гитару и заиграл грустную романтическую песню из популярного кинофильма. Ребята сначала неохотно, вразнобой, а потом все вместе, от души, затянули простые слова о мужестве и разлуке, о победе в бою, и грустное настроение постепенно сменилось лирическим. Егор Дятлов пел и смотрел на красивую Любу Дубинину, на ее пышные светлые волосы, которые особенно подчеркивали необычную светлость лица и глаз, словно умытых первыми лучами холодного уральского солнца. “Надо будет в походе поговорить с Любой, рассказать о своих планах на будущее, — размышлял Егор, — скоро распределение, я точно останусь в городе да еще стану заместителем декана. А вот ее могут послать куда-нибудь в Тмутаракань, так что можно и о серьезном поговорить. Например, сделать предложение…”
Люба даже не подозревала о мыслях Егора; она не сводила глаз с Юры Славека, прекрасно игравшего на старенькой гитаре и великолепно певшего. Юра пел словно только для нее, словно никого больше не было рядом… В душе Раи ворочались ревность и зависть; она специально подсела поближе к Егору, чуть навалилась на него плечом, но он этого не замечал, только немного отодвинулся от жаркого и потного Райкиного бока. Песни следовали одна за другой, пассажиры реагировали по-разному: кто-то с удовольствием слушал веселых студентов, кто-то раздраженно поглядывал в сторону компании, бурча себе под нос ругательства. Степан Зверев тоже пел вместе со всеми; у него оказался приятный баритон; он не знал некоторых куплетов, но мастерски имитировал пение, нисколько не нарушая общей гармонии. Поезд набрал ход и мчался теперь на всех парах, чуть покачиваясь на стыках рельсов, громыхая железом вагонов. Когда все песни были спеты, ребята принялись рассказывать анекдоты, смешные истории, и Степан просто превратился в слух; он надеялся подловить кого-нибудь на политических шутках и опасном остроумии; в самом деле, надо же извлечь хоть какую-то пользу из этого времяпровождения! Феликс Коротич молчал и смотрел в окно на пробегающие мимо дремучие уральские леса, казавшиеся темными и непроходимыми, невзирая на самое начало дня.
— Чай будете пить? — неприветливо спросила замотанная и усталая проводница, поправляя свалявшиеся, как войлок, волосы. Она не спала нормально уже несколько суток, набрав побольше работы. Муж ее пил, поэтому о пропитании семьи приходилось думать самой. Помогали прожить чаевые, которые щедро отваливали пьяные старатели и шахтеры, но от группы студентов никаких лишних доходов не предвиделось, так что не стоило и выдавливать из себя подобие улыбки.
Все радостно засуетились, освобождая столики, доставая припасы; ребята успели изрядно проголодаться. Из недр рюкзаков и сумок появились буханки хлеба, масло, повидло — намечался царский завтрак — или обед, это уж кому как угодно. Девушки споро принялись резать хлеб и намазывать бутерброды, поближе к ним тут же переместился обладавший отменным аппетитом Руслан Семихатко, пристально следя за честным дележом.
— Люба, ты неправильно делаешь бутерброды! — авторитетно заявил Руслан, выхватывая у Любы нож. — Этак ты все масло раньше времени прикончишь; надо потоньше мазать, смотри! — Руслан со знанием дела стал показывать неумелой Любе, как правильно распоряжаться продуктами, к которым он испытывал поистине трепетную любовь. В кармане штанов у него лежали две шоколадные конфеты, и сейчас он мучился, размышляя, стоит ли угощать Толика Углова или лучше скушать шоколадки самому, тайком, чтобы никто не видел. Слов нет, поступок нехороший, но на всех все равно не хватит, а сладкое необходимо молодому организму Руслана… К тому же Толик может сдуру предложить конфетку девушкам, тем самым как бы разоблачив своего приятеля… Руслан ощущал приятное волнение, когда пришла очередь сала попасть под острое лезвие ножа. Отличное сало, в меру просоленное, с розовой кромкой мяса, с толстенькой шкуркой, обсыпанной крупной солью.
Вахлаков тоже неравнодушно смотрел на еду, примериваясь к лучшему куску, который следовало схватить сразу, пока никто к нему не потянулся. В душе Вахлаков пожалел, что его товарищи не слепые, как его родители! Дома Олег всегда брал лучшее; родители и сами норовили сунуть Олежке кусочек послаще, но особенно приятно парню было не спеша выбрать то, что ему нравилось. Он тихонько отодвинул в сторону горбушку, за обладание которой боролись все поголовно, почему-то предпочитая твердую кромку хлеба мякишу.
Степан Зверев был невзыскателен в еде: во время работы ему приходилось есть крыс и даже насекомых, а в болотах, отсиживаясь с партизанским отрядом, он заставлял товарищей есть отвратительных жирных червей. Некоторых рвало, кто-то даже под дулом пистолета отказывался взять в рот эту мерзость, но выжили те, кто послушал Степана. В червях содержалось приличное количество животного белка, который мог поддержать истощенный холодом и голодом организм. К пище Степан относился как к топливу для организма, не более того. Если что он и любил по-настоящему, так это мамины лепешки с курагой и инжиром, в детстве казавшиеся ему слаще меда. Он мечтал вскоре повидать Фатиму и попробовать снова удивительные белые лепешки из земляной печи, по которым скучал так же сильно, как и по родному домику с белеными стенами… Сало он ел спокойно, хотя по канонам ислама употреблять в пищу свинину категорически запрещено; однако жизнь сделала Степана прекрасно приспособленным ко всем продуктам человеком.
Проводница принесла стаканы с горячим чаем в железных подстаканниках; сахара и заварки в чае почти не было, но на это никто не обратил внимания. Студенты — народ неприхотливый, а пассажиры плацкартного вагона уральского поезда — тем более. Чтобы чай казался темнее, умная проводница схимичила — добавила в заварку соды, от которой напиток потемнел, как настоящий. Ложечки брякали о стенки стаканов, стаканы — о подстаканники, все с аппетитом жевали бутерброды с салом, маслом и повидлом.
Рая ела быстро, как говорится, в три горла, забыв о твердом намерении похудеть. Каждый раз при виде еды она забывала о своих страданиях из-за фигуры и каждый раз, наевшись до отвала, горько переживала очередное падение. Аккуратно, маленькими кусочками, стараясь не крошить, кушал Женя Меерзон, бесшумно прихлебывая горячий чай, тогда как всхрюкивания и чавканье остальных могли бы напугать какого-нибудь эстета. Толик Углов высасывал чай из стакана, вытянув губы трубочкой и издавая звуки плохо смазанного насоса, но никто не обращал на это внимания. Толику очень хотелось взять последний кусочек хлеба с удивительно вкусным салом, но он стеснялся, так что вожделенный бутерброд исчез в пасти чавкающего Олега Вахлакова, в уме подсчитывающего количество сожранного. С этим куском получилось гораздо больше, чем съели остальные. Егор Дятлов жевал, глядя на Любу, которая тоже ела с аппетитом, не слишком опрятно, но не теряла при этом своей красоты. Воспитания и изящных манер ребятам неоткуда было набраться; почти все они происходили из рабочих или крестьянских семей. Юра Славек, поев, полез в карман и протянул Любе Дубининой что-то замечательное.
