— Ясно, но ты не ответил на мой вопрос. И вообще, при чем тут ключ от тюрьмы?

— Это и есть ответ на твой вопрос, — ответил мандарин Тан. — Госпожа Аконит отдала жене скопца драгоценности. Прямо у меня под носом. Увидев меня, она хотела было уйти, но госпожа Стрекоза находилась под действием своих снадобий и, не отдавая себе отчета в опасности положения, болтала что придет в голову. Правда, ее состояние никоим образом не сказалось на ее ловкости, когда она метнула пояс, — из чего следовало, что она с такой же смертоносной сноровкой могла управляться и с шелковым шнурком.

Ученый Динь повернулся к другу, удивленно подняв брови.

— Ну а госпожа Аконит, как она-то завладела этими драгоценностями?

— Не забывай, что именно она организовала нападение на джонку. А кто находился на борту в это время? Две ее арестантки, которых нашли мертвыми и исколотыми ножом.

Мандарин умолк, снова задумавшись о трупах, которые обследовал доктор Кабан.

— На внутренней поверхности бедер у них было по два надреза, то есть всего восемь: семь для жемчужин и один для кольца.

— Как?! Значит, женщины таскали эти пресловутые камни в себе, внутри своего тела? — воскликнул пораженный Динь. — Никогда бы не подумал, что госпожа Аконит способна на такую жестокость!

— Ты прав, и ответственность за это изуверство лежит не на вдове. Вспомни-ка: до этого арестантки два месяца были в бегах и вернулись в тюрьму больные и измученные. Раны за это время успели затянуться, но инородные тела вызывали у них общее болезненное состояние.

— Но кто же?..

Перегнувшись через борт, чтобы лучше рассмотреть белые барашки, таявшие за кормой джонки, мандарин продолжил свою речь:

— Этот гнусный план родился в мозгу скопца Доброхота. Он перехватил драгоценности, заказанные его братом, имея, несомненно, намерение перепродать их за границу. В дневнике графа я прочел, что тот очень ждал эти украшения, но, по словам Доброхота, они еще не были доставлены. А вот в списке доставленных товаров они значились. Значит, скопец лгал своему брату.

— Но зачем же ему было использовать этих женщин? — с отвращением в голосе спросил Динь.

— Скопец управлял тюрьмой, ему ничего не стоило предложить арестанткам свободу в обмен на такую услугу. Ведь именно он подписал бумаги на отправку этих женщин под предлогом того, что их болезнь представляла опасность для остальных заключенных. Джонка должна была доставить их на остров Черепахи, где их освободили бы от тайной ноши и отпустили на волю.

Динь глубоко вздохнул, пытаясь представить эту гнусную сделку, закончившуюся гибелью несчастных женщин.

— Однако я не понимаю, как госпожа Аконит могла раскрыть эту махинацию. Неужели скопец посвящал ее в свои дела?

— Нет, конечно! Но, как тюремная надзирательница, она производила тщательный досмотр заключенных, чтобы убедиться, что они не прячут на себе оружия. Так она и заметила на теле двух женщин «желваки». Обладая живым умом, она немедленно сделала правильные выводы, тем более что уже, конечно, слышала о браслете и о перстне от госпожи Стрекозы, которой эти драгоценности были необходимы для обретения бессмертия.

— Значит, та знала, что ее муженек прибрал к рукам графские камни?

Сделав неопределенный жест рукой, мандарин ответил:

— Хотя прямых улик у меня нет, я уверен, что она была в курсе его махинаций, поскольку часто присутствовала на деловых обедах.

— Выходит, она собиралась надуть собственного мужа! — воскликнул Динь, пораженный низостью этой женщины. — Правда, удивляться тут нечему, учитывая ее жестокость и высокомерие.

— Как бы то ни было, напав на джонку, бродяги должны были извлечь камни из тела арестанток. Но по-видимому, операция прошла неудачно и, испугавшись, они просто бросили женщин истекать кровью.

— Печальный конец, — проговорил ученый. — Теперь понятно, почему госпожа Аконит не сказала тебе, что на теле у арестанток были эти самые «желваки». Она, должно быть, побоялась навести тебя на след.

Метая глазами молнии, мандарин решительно кивнул:

— Я прослежу, чтобы скопец Доброхот получил сполна за свое коварство.

Тем временем они прибыли к устью реки. Перед ними, ощетинившись многочисленными скалами, словно бок скрывающегося под водой дракона, простиралась бухта. Португальская каравелла взяла курс на остров Черепахи — последний перед выходом в открытое море.

Джонка следовала за судном по пятам, и мандарину хорошо была видна пламенеющая грива Сю-Туня, вертевшего головой, чтобы в последний раз объять взглядом гигантскую бухту и испещренные гротами островки. Накануне, когда он зашел в холодную залу, где находились останки госпожи Аконит, он застал монаха стоящим на коленях перед ее телом. Опустив голову, тот бормотал что-то себе под нос — очевидно, молился за ту, которой при жизни до молитв не было никакого дела. Мандарин Тан украдкой наблюдал за ним, спрашивая себя, что за мысли крылись в голове француза, когда он так странно вглядывался в неподвижное лицо молодой женщины. Что видели его глаза цвета дождя, когда он смотрел на ее крепкие плечи, прикрытые мертвыми косами? Долго наблюдал он за другом, простершимся перед этой женщиной, готовой убивать ради дела, которому она служила, затем повернулся и на цыпочках вышел прочь.

— Что станет с Сю-Тунем у него на родине? — задумчиво прошептал Динь.

— Я от всего сердца желаю ему мирной и покойной жизни среди соплеменников. Ведь он так долго пробыл вдали от них. Вполне возможно, что книга его познает неожиданный успех и будет способствовать установлению прочных связей между Востоком и Западом, как он того и хотел. Что же до меня, я бесконечно благодарен ему за то, что он приподнял уголок покрова, скрывавшего от нас края столь далекие, что до сих пор они казались нам чем-то нереальным.

— Подумать только, в то самое время, когда вы с ним пребывали на острове Черепахи, я сидел в какой-то дыре и сражался со слоноподобной спиной нашего приятеля, доктора Кабана! — не без горечи в голосе заметил ученый, глядя на проплывавшие мимо бирюзовые бухточки, выстланные белым песком.

— Каждому свое, — отозвался мандарин Тан.

Они огибали остров, устремлявший к небу свои утесы. То был последний прыжок прятавшегося в пучине каменного дракона: дальше, сколько хватало глаз, простиралась безмятежная водная гладь. Свежий ветер, напоенный ароматами приключений и дальних странствий, весело пришпоривал убегавшие за горизонт волны. Сколько земель, сколько новых ароматов и очертаний ждут каравеллу там, за этой таинственно изогнутой линией горизонта? Повернув к ним голову с развевающимися на ветру огненными волосами, Сю-Тунь поднял руку в прощальном жесте. И тут же рухнул на палубу.

За миг до этого из-за уступа скалы выскочила какая-то тень и с леденящим кровь пронзительным криком бросилась в бездну. Ветер раздувал светлое шелковое платье, хлопавшее, словно развернутое знамя. Вытянув руки по швам, она падала прямо на проходившую внизу каравеллу, будто орел, настигающий из облаков свою жертву. Когда она почти достигла поверхности воды, в руке у нее появился шелковый шнур, привязанный к какому-то предмету, который она метнула прямо на палубу. И в тот момент, когда, ослепительно сверкая на солнце, металлический диск попал в цель, светлая фигурка исчезла в морской пучине.

— Сю-Тунь! — вскрикнул мандарин Тан, и мертвенная бледность залила его смуглое лицо. — Догнать каравеллу!

Ловко маневрируя, ловя пластинчатыми парусами попутный ветер, матросы делали все, чтобы выполнить приказ. Мандарин смотрел, как невозможно медленно катятся волны, как зависают в воздухе брызги, и ему казалось, что время тянется бесконечно долго. Когда джонка поравнялась наконец с каравеллой, судья перешагнул через борт и прыгнул. Вытянувшись в струнку, он перемахнул через белую от пены полосу воды, разделявшую два судна, и на его теле вновь открылись раны, словно их только что нанесли. Он приземлился на корточки посреди охваченной паникой палубы и бросился к распростертому телу монаха, которого пытались привести в чувство моряки с каравеллы.