Сю-Тунь наклонил изящную голову, венчавшую длинное, худое туловище. Крайняя бледность лица выдавала в нем аскета. Рот с тонкими губами казался несовместимым с изысканными яствами. Острый нос не был создан для вдыхания тонких ароматов. Чистая, словно светящаяся кожа покрывала легкой, слабо натянутой вуалью изящные скулы и впалые щеки. Глаза невиданного, почти шокирующего голубого цвета, огромные и прозрачные, как два аквамарина, внимательно смотрели из-под морщинистых век, окаймленных светло-рыжими ресницами.

Мандарин Тан, который попивал, смакуя, черный чай под названием «Журавлиный утес», предоставив своим сотрапезникам рассуждать об устройстве садов, наслаждался окружавшим их безмятежным покоем.

Вдруг этот покой нарушил человек в форменной одежде, взбежавший через две ступеньки по лестнице к беседке. На лбу его, под волосами с густой проседью, сверкали капельки пота.

— Мандарин Тан, — выдохнул он, едва переводя дыхание, — я принес вам известие о кораблекрушении, случившемся в устье реки, там, где она впадает в бухту Дракона.

И он три раза поклонился, почтительно сложив руки.

Мандарин подошел к нему.

— Начальник полиции Ки, отвечайте: есть ли жертвы?

— К невероятному счастью, погибших только двое. Староста деревни, расположенной неподалеку от места кораблекрушения, поднял тревогу сегодня утром. В ожидании подмоги из города он приютил экипаж у себя в деревушке. На заре я уже направил туда отряд, но подумал, что вы тоже захотите осмотреть место происшествия.

— При каких обстоятельствах произошло кораблекрушение? — спросил судья.

Господин Ки стоял перед тремя мужчинами, скрестив руки.

— Торговая джонка была зажата в устье реки лодками с неизвестными нападавшими, которые продержали ее там до отлива. А когда вода стала уходить, джонка напоролась…

— …на колья с железными остриями, — договорил за него мандарин Тан, и глаза его замерцали странным огоньком.

Сю-Тунь, внимательно следивший за разговором, вздрогнул, а господин Ки кивнул с восхищенным видом. Взгляды, которыми обменялись ученый Динь и мандарин, стоили тысячи слов. Динь узнал это подергивание маленькой жилки на виске своего друга, выдававшее крайнее внутреннее возбуждение. Пощелкивая с решительным видом фалангами пальцев, молодой судья вскочил на ноги.

— Пусть нам приготовят лошадей! — приказал он господину Ки. — Если мы выедем немедленно, к вечеру будем в деревне.

Подергивая свою кудрявую, как баранья шуба, бородку, Сю-Тунь вмешался в разговор:

— Я убедительно прошу вашего дозволения сопровождать вас, ведь я однажды тоже стал жертвой кораблекрушения.

Развернувшись к гостю широкими плечами, мандарин улыбнулся:

— Милости прошу, Сю-Тунь. Ученый Динь не очень-то жалует долгие конные прогулки, а потому, я думаю, он обрадуется попутчику, с которым можно будет побеседовать о садах и прочих изысках.

Чужестранец зарделся от удовольствия, а его глаза приняли окраску дождевой воды. Распрямляя длинное худое тело, он на мгновение заколебался:

— Но скажите, мандарин Тан, как вы догадались об обстоятельствах этого кораблекрушения?

Подняв указательный палец, мандарин ответил:

— По дороге мы с ученым Динем прочтем вам краткий курс по истории нашей страны.

Ученый Динь чувствовал себя чуть ли не блестящим наездником, — и это он, обычно приходивший в ужас от суровых верховых прогулок по окрестностям города, регулярно навязываемых ему мандарином Таном. В таких случаях он, по обыкновению, не упускал повода напомнить правителю о другом средстве передвижения, называемом паланкином, — очень удобном и совсем не утомительном, поскольку при передвижении таким способом усилие распределялось в равных долях между несколькими славными носильщиками. Однако тот не желал ничего слушать, поскольку верхом на лошади чувствовал себя удобнее, чем пахарь на своем буйволе. Это все следствие низкого крестьянского происхождения, думал про себя раздосадованный ученый. Вот к чему приводят эти выборы раз в три года — неблагодарные мандарины с пренебрежением относятся к оказанной им чести.

Однако в тот день, когда послеполуденное солнце играло на речной глади, высекая из нее снопы бликов, Динь, неуклюже восседавший на своей лошади, ощущал себя мастером конной езды. Точным ударом ноги по брюху животного он направлял его туда, куда ему хотелось, и, пожелай он того, мог бы даже пустить его вскачь по жирной траве, окаймлявшей речной поток. На самом деле его убийственная техника езды не претерпела никаких изменений, но по сравнению с неловкостью Сю-Туня она по праву могла считаться выдающейся. И правда, путаясь в своем сверкающем одеянии, чужестранец самым жалким образом скрючился на лошади, которую начинало раздражать шуршание расшитой золотом ткани. Его огромное костлявое тело сотрясалось от малейшего камешка, наклоняясь сначала вправо, чтобы, ненадолго восстановив равновесие, затем самым опасным манером склониться влево. Пламенеющие волосы, казалось, оставляли за собой след в воздухе, а молочно-белая кожа начинала странным образом розоветь от жары. Несмотря на непомерную длину ног, он с большим трудом цеплялся ими за бока лошади, что придавало еще больше элегантности сомнительной посадке скакавшего рядом ученого. Огорченный неудачным выступлением в новой роли, Сю-Тунь пробормотал:

— Да уж, чего только мы, французские иезуиты, не изучаем: и астрономию, и разные науки, не говоря уж о богословии, но вот верховая езда никогда не входила в программу нашего обучения!

— Не будем преувеличивать, — примирительным тоном отозвался ученый Динь. — Вы неплохо справляетесь, Сю-Тунь! Я немного разбираюсь в этом и скажу, что вы вовсе не так уж смешно выглядите, хотя вас и здорово трясет на лошадке.

Мандарин поддержал его:

— В вашей езде нет ничего постыдного, я уверен, все из-за большого роста, для которого лошади нашей страны плохо подходят. Они предпочитают наездников более плотного телосложения с более устойчивой посадкой.

Иезуит ответил ему благодарной улыбкой. Неловко направив лошадь поближе к тени, чтобы уберечь от солнца кожу, приобретшую теперь пунцовый оттенок, он кашлянул.

— Я готов к уроку истории, господа учителя!

Приблизившись к нему, мандарин Тан начал так:

— Вы, должно быть, знаете, что эта страна долгое время находилась под китайским владычеством, не правда ли?

— Да, когда я был в Китае, мне часто приходилось слышать о необходимости подчинить это южное государство, которое там считают неким придатком Поднебесной, — кивая, ответил Сю-Тунь.

— Хотя изначально этот край и был заселен выходцами из Китая, настало время, когда отношения с китайцами стали нестерпимыми.

— Люди, прижившиеся здесь, стали требовать отделения, чего Китай никогда бы не допустил, — подхватил ученый Динь. — И это стремление к независимости порождало войну за войной.

Неосмотрительно держась за поводья лишь одной рукой, в то время как другая теребила бородку, священник чуть не спикировал носом, и только дружеская рука, вовремя подставленная мандарином Таном, уберегла его от падения. Краснея от неловкости, Сю-Тунь продолжил свою мысль:

— Китайский мандарин, принимавший меня в Китае, часто упоминал об этом. Он считал недопустимым, чтобы такая маленькая страна осмеливалась оспаривать господство Империи, и с удовольствием рассказывал мне о победах, одержанных Поднебесной в битвах с южным народом, которые лишний раз подтверждали ее превосходство.

Мандарин Тан сжал кулаки, глаза его метали молнии.

— Были проигранные войны, но в нашей памяти осталось немало легендарных битв, которые навеки наложили отпечаток на нашу судьбу. И именно они сковали нашу национальную гордость, которая может противостоять любому захватчику!

— Одним из таких исторических сражений стала битва у реки Батьданг, — поддержал его ученый Динь, скулы которого покрыла бледность. — Это было в год Собаки, около шестисот семидесяти лет назад…

— Значит, в девятьсот тридцать восьмом году, — быстро подсчитав в уме, прошептал Сю-Тунь.