Разрыв был полным и для Октавиана имел тяжелые последствия. Конечно, Октавиан набирал очки в пропагандистской борьбе: слишком разителен был контраст между ним, обнаруживавшим по отношению к Антонию внешнюю почтительность, и последним, оскорблявшим его и наносившим ему жестокие обиды.
И все же Антокий, делая вид, что он хлопочет об утверждении усыновления Октавиана на куриатных комици-ях, добился с помощью одного народного трибуна, что принятие соответствующего решения было отложено. По сути дела он воспрепятствовал оформлению усыновления Октавиана;53 строго говоря, Октавиан не был признан сыном Цезаря, хотя и продолжал себя так называть и именоваться Гай Юлий Цезарь. Из окружения Антония про Октавиана распространялись порочащие слухи (наш источник, естественно, отзывается о них, как о клевете); его обвиняли в разврате и муже-ложестве; именно этим способом он якобы добыл себе усыновление и даже пытался заработать 300 тыс. сестерциев.54 Что бы Октавиан ни предпринимал, Антоний всячески старался ему помешать и чинил по отношению к нему всякого рода беззакония и несправедливости.55 Другой стороной этой политики Антония были его попытки, правда чрезвычайно непоследовательные, сблизиться с убийцами Цезаря и стоявшими за ними сенаторскими кругами. Именно так воспринимали (или пытались убедить Антония, что именно так воспринимают) поведение Антония сами Брут и Кассий, выражавшие свое беспокойство по поводу того, что в Риме собираются толпы ветеранов.56 Имелись в виду, очевидно, стекавшиеся в Рим сторонники Октавиана. Антоний ответил на упреки резким эдиктом и таким же письмом непосредственно Бруту и Кассию.57 Желая сохранить популярность в среде цезарианцев, Антоний не мог поступить иначе, но заигрывание продолжалось.
Денег ожидать Октавиану было также неоткуда; он не только не мог рассчитывать на заем из казны или у Антония, но сенат постановил потребовать государственные деньги, которые, как полагали, Цезарь забрал себе. Кроме того, начались непрерывные многочисленные судебные разбирательства по поводу земельных владений, которые присвоил Цезарь в ходе проскрипций, казней и изгнаний. Все эти процессы Октавиан58 проигрывал, и его долги непрерывно росли.
Свои стесненные обстоятельства Октавиан ловко обратил себе на пользу. Антоний уклонялся от завещанных Цезарем раздач; Октавиан все унаследованное и полученное им имущество предназначил на продажу, чтобы раздать деньги народу, а затем на эти же цели обратил наследство, причитавшееся Педию и Пинарию, а также свое личное состояние, унаследованное от Гая Октавия-отца и от других лиц, имущество матери и отчима. Все продавалось дешево, все раздавалось всем подряд, причем раздачи воспринимались получателями уже не как завещанные Цезарем, а как исходящие непосредственно от Октавиана. Как бы то ни было, последний имел основания заявить в своей политической автобиографии,59 что он отсчитал римским плебеям в соответствии с завещанием отца каждому по 300 сестерциев. Такое поведение способствовало росту популярности Октавиана.60
Ответом Антония на действия Октавиана стал аграрный закон, проведенный летом 44 г. до н. э. братом Антония, трибуном Луцием Антонием. Имелось в виду раздать ветеранам Цезаря пустовавшие и пригодные для обработки государственные земли. Осталось бы только Марсово поле, замечает Цицерон, если бы братья не были вынуждены бежать. В январе 43 г. до н. э. этот закон по предложению Луция Юлия Цезаря был отменен.61
3 июня 44 г. до н. э. Антоний провел (силой, утверждает Тит Ливий) чрезвычайной важности политический акт – закон об обмене провинциями. Его существо заключалось в следующем. Раньше в соответствии с решениями Цезаря Антонию предназначалась провинция Македония, обладание которой не давало сколько-нибудь ощутимых стратегических преимуществ, а Дециму Юнию Бруту, одному из убийц Цезаря, – Галлия, откуда можно было хозяйничать по всей Италии и в самом Риме. Вместо этого Галлию должен был получить Антоний, а Децим Брут – Македонию.62 Это был удар по антицезарианской партии; впрочем, подготавливая эту акцию и одновременно хлопоча о том, чтобы овладеть стоявшими в Македонии шестью легионами, Антоний провел через сенат закон, запрещавший установление диктатуры и внесение подобных предложений.63
Тем временем приближались цирковые и театральные зрелища (первая половина июля 44 г. до н. э.), которые претор Гай Антоний устраивал в честь своего коллеги по претуре Марка Юния Брута, одного из главных убийц Цезаря. Сам Брут в Риме отсутствовал. Он рвался в Рим, но Цицерон и, видимо, другие его сторонники ему отсоветовали.64 Надеялись, что привлеченная богатыми представлениями толпа станет призывать его вернуться на родину. Смысл действий Гая Антония, за которым, несомненно, стоял его брат Марк, очевиден: Марк Антоний, группировавшиеся вокруг него цезарианцы предприняли еще одну попытку добиться соглашения с антицезарианскими сенаторскими кругами. В этом случае Октавиан оказался бы в критической ситуации. Однако толпы народа, инспирированные, конечно, Октавианом, заставили умолкнуть тех, кто требовал возвращения Брута.65 Соглашение между Антонием и врагами цезарианцев было сорвано; Брут и Кассий решили отправиться в Македонию и Сирию, чтобы закрепиться там.
Между тем Октавиан снова и снова предпринимал шаги для того, чтобы укрепить свое положение среди цезарианцев и обрести в Риме официальный статус; снова и снова он натыкался на сопротивление Антония. Эдил Критоний организовывал очередные зрелища, и Октавиан приготовил золотое кресло и венок, которые в соответствии с прежними решениями сената должны были выставляться в честь Цезаря. Критоний запротестовал: на играх, которые он устраивает на свои средства, он не допустит, чтобы Цезарю оказывались почести. Октавиан обратился к Антонию в качестве консула; Антоний сначала предложил ему внести дело на рассмотрение сената, а когда разгневанный Октавиан в чрезвычайно грубой форме стал настаивать, не позволил ему выполнить свое намерение.66 Прошло некоторое время, и Октавиан сам устроил зрелища в честь Венеры-Прародительницы; они были учреждены самим Цезарем по поводу победы при Тапсе. Так как лица, которым они были поручены, не отважились их организовать, действия Октавиана приобрели характер вызывающей политической демонстрации.67 Сами зрелища Антоний запретить не решился, но выставить золотое кресло и венок не позволил. Собственно, запрет наложили народные трибуны, а Антоний, несомненно стоявший за ними, к ним присоединился.68 Антонию даже приписывали высказывания в том смысле, что Цезаря убили по справедливости.69 Эти поступки Антония были, конечно, направлены прежде всего против Октавиана; но их также нельзя было истолковать иначе как жест в сторону сенатской антицезарианской группировки. Так их и представлял Октавиан, обращаясь к окружавшим его толпам цезарианцев; Антоний издевается над Цезарем, их императором и благодетелем; они должны защитить Цезаря и тем самым защитить свое благополучие. Аппиан вкладывает в уста Октавиана такие речи, которые последний, по его словам, произносил повсюду в городе, взбираясь на возвышения: «Не гневайся из-за меня на Цезаря и не оскорбляй его, Антоний, того, кто был больше всего и в самой большей степени твоим благодетелем! Меня оскорбляй, как хочешь, но от разграбления имущества воздержись, пока гражданам не будут выданы раздачи, а все остальное забирай! Мне достаточно и в бедности отцовской славы, если она сохранится, и раздачи народу, если ты позволишь выдать».' Так их воспринимали и сенаторы – враги цезарианцев, всецело их одобрявшие. При всем том, однако, появление во время зрелищ кометы было истолковано собравшимися как явление народу Цезаря, обретшего бессмертие и включенного в сонм звезд. Октавиан спешно поставил в храме Венеры статую Цезаря со звездой на голове. Были и такие, кто видели в появлении кометы счастливое предзнаменование для Октавиана; гаруспик Вулкаций на народной сходке объявил, что комета означает конец IX и начало нового, X в. по римскому исчислению.71
