— А год? — спросил пастор. — В каком году это было?

— Я не понимаю вопроса, пастор.

— В каком году это произошло? Как вы измеряете время?

— В шестьдесят восьмом году Третьего Ренессанса.

— Нет-нет. Я не это имею в виду. В каком году Господа нашего?

— О каком господе вы говорите? В теперешние времена так много господ…

— В каком году от Рождества Христова?

— Христова?

— Да, Иисуса Христа.

— Сэр, я никогда не слышала ни об Иисусе, ни о Христе.

Пастора чуть не хватил удар. Его лицо побагровело, он стал расстегивать воротник, будто ему не хватало воздуха, сделал попытку заговорить, но слова не шли с его уст.

— Мне жаль, если я огорчила вас, — сказала поэтесса. — Я сделала это по незнанию. Простите. Я никогда не обижаю людей по доброй воле.

— Ничего, моя дорогая, — вмешался генерал. — Все дело в том, что наш друг пастор — жертва культурного шока. И он может оказаться не единственным. Ситуация, в которой мы все оказались, совершенно невероятна, но по мере развития событий дело приобретает все же некоторую степень достоверности, хотя боюсь, что большинству из нас принять ее будет трудно.

— Вы хотите сказать, — ответил ему Лэнсинг, — что все мы принадлежим к разным культурам и, может быть, даже к разным мирам?

Удивляясь собственным словам, он вспомнил, как несколько часов назад Энди Сполдинг, играя идеей и явно не веря в ее серьезность, болтал об альтернативных мирах. Теперь Лэнсинг пожалел, что многое пропустил мимо ушей.

— Но мы все говорим по-английски, — сказала Мэри Оуэн, — или, по крайней мере, можем говорить. Сколько языков, Сандра, вы знаете?

— Четырнадцать, — ответила поэтесса. — Правда, некоторые из них не очень хорошо.

— Лэнсинг высказал предположение о том, что все мы из разных культур, — сказал генерал. — Я поздравляю вас, сэр, — очень тонкое наблюдение. Может быть, все и не совсем так, как вы говорите, однако, скорее всего, вы весьма близки к истине. Что же касается языка, на котором мы говорим, то можно сделать даже кое-какие предположения. Мы все принадлежим к одной команде и все говорим по-английски. Но ведь возможны и другие команды? Французская команда, итальянская, греческая, испанская — маленькие группы людей, которые могут взаимодействовать, поскольку говорят на одном языке?

— Чистое словоблудие! — вскричал пастор. — Безумие считать и даже предполагать, что то, о чем вы двое говорите, может оказаться правдой. Это противоречит всему, что известно на земле и на небесах!

— Наши знания о земле и небесах, — ответил генерал раздраженно, — всего лишь капля в море. Мы не можем игнорировать факт нашего пребывания здесь, а способ, каким мы сюда доставлены, выходит за пределы всех наших представлений.

— Я думаю, что сказанное мистером Лэнсингом… — начала Мэри. — Лэнсинг, как вас зовут?

— Мое имя Эдвард.

— Спасибо. Я думаю, что предположение Эдварда романтично и даже фантастично. Но если мы хотим понять, где мы и почему мы здесь, нам придется искать совершенно новые пути рассуждений. Я инженер и живу в высшей степени технизированном обществе. Любая теория, выходящая за пределы известного или лишенная солидных научных оснований, действует мне на нервы. У меня нет никаких предположений, с помощью которых можно было бы дать объяснение происходящему. Может быть, кто-то другой имеет необходимую информацию? Как насчет нашего друга робота?

— Я тоже принадлежу к обществу с развитой технологией, — ответил Юргенс, — но и мне не известно…

— Вы обращаетесь к нему? — вскричал пастор. — Вы говорите «робот», и это слово легко срывается с языка, но он всего лишь машина, механическое приспособление.

— Не зарывайтесь, — вмешался генерал. — Я живу в мире, где «механические приспособления» на протяжении многих лет воюют, и воюют профессионально и разумно, а их воображение иногда превосходит человеческое.

— Как ужасно, — прошептала поэтесса.

— Вы, по-моему, хотите сказать, — ответил генерал, — что война ужасна?

— Разве это не так?

— Война — естественная человеческая функция. Человеческой расе присущи агрессивность и тяга к соревнованию. Будь это не так, не было бы стольких войн.

— Но ведь люди страдают. Мучаются. А несбывшиеся надежды?

— К настоящему времени войны по большей части стали игрой, — пояснил генерал. — Именно так смотрели на войну примитивные племена. Индейцы западного континента всегда считали войну игрой. Юноша не считался мужчиной, пока он не убивал своего первого врага. Все, что мужественно и благородно, рождено войной. Да, в прошлом бывало, что чрезмерное рвение приводило к нежелательным последствиям, о которых вы говорите. Теперь же крови проливается немного. Мы играем в войну, как в шахматы.

— Используя роботов, — заметил Юргенс.

— Мы не называем их роботами.

— Может быть, и нет. Механические приспособления. Инструменты, которые, однако, имеют собственное «я» и способность думать.

— Это верно. Они прекрасно сделаны и великолепно обучены. Они помогают нам не только сражаться, но и планировать операции. Мой штаб состоит почти исключительно из них. Во многих случаях даже моя хватка уступает их видению оперативной ситуации.

— И поле боя после сражения усеяно «механическими приспособлениями»?

— Конечно. Мы потом ремонтируем те, которые поддаются восстановлению.

— После ремонта вы снова отправляете их сражаться?

— Ну естественно. Война требует рачительного использования ресурсов.

— Генерал, — сказал Юргенс, — я не думаю, чтобы мне понравилось в вашем мире.

— А что собой представляет ваш мир? Если вам не нравится мой, расскажите нам о своем.

— Наш мир исполнен доброты и покоя. Мы испытываем сострадание к своим людям.

— Это звучит тошнотворно, — сказал генерал. — Своим людям?

— В нашем мире людей осталось мало. Мы заботимся о них.

— Как это ни противно всем моим убеждениям, — заговорил пастор, — я вынужден прийти к заключению, что Эдвард Лэнсинг может быть прав. Похоже, мы все действительно пришли из разных миров. Циничный мир, рассматривающий войну просто как игру…

— Это не простая игра, — прервал его генерал, — иногда она бывает весьма сложной.

— Циничный мир, рассматривающий войну как сложную игру, — продолжал пастор. — Мир поэтов и поэтесс, музыки и академий. Мир, в котором роботы по доброте своей заботятся о людях. И ваш мир, милая леди, в котором женщина может оказаться инженером.

— А что же в этом плохого? — спросила Мэри.

— Женщинам не следует быть инженерами. Они должны быть верными женами, экономными хозяйками и хорошими воспитательницами детей. Это естественная сфера для женщин.

— В моем мире женщины — не только инженеры. Они становятся физиками, врачами, химиками, философами, палеонтологами, геологами, членами правлений корпораций, президентами престижных компаний, юристами и законодателями, главами агентств. Список может быть продолжен без конца.

Из кухни появился деловитый хозяин.

— Освободите стол, — сказал он, — освободите стол для ужина. Надеюсь, он вам понравится.