Вторым ко мне заявился сам гениальный поэт Виктор Закариас. Не говорите мне, что вам не известно это имя! Вы легко можете найти его в файле Мировой поэтической энциклопедии между именами Задонского Ю. С. и Заходера Б. Л. Там сказано:

Ясно, что поэтом Закариас был гениальным, ибо только гениев могут так не понимать современники. Но я-то ничего этого не знал и потому, когда Виктор Мария Бакара появился в моем кабинете, был несколько ошарашен. Нет, не внешним видом — во время работы в Зман-патруле я привык к любым внешним проявлениям разумных существ, — но напором и натиском. Если бы господин Закариас родился во врема Гейне, он несомненно примкнул бы к течению «штурм унд дранг» — хотя бы в силу своего бунтарского характера.

— Я! — воскликнул он, бросившись в кресло так, будто собирался в нем поселиться. — Поэт! Я! Мои произведения! О! Вы их не читали! Они опережают время!

— Да? — вежливо сказал я, желая все-таки понять, чего хочет посетитель. — Если они опережают время, то вы пришли не по адресу. Рядом есть часовщик, он вам все, что нужно, переставит, и время пойдет ровно так, как оно…

— Тупица! — с сожалением констатировал посетитель. — Стихи! Вы понимаете? Речь идет о стихах! Равных которым нет в…

— Только не нужно читать вслух, — быстро сказал я. — Я совершенно не воспринимаю на слух какие бы то ни было тексты.

— Одну строфу! — понизив тон, заявил поэт. — И вы поймете! С кем имеете дело!

Он действительно ограничился одной строфой. Состояла эта строфа, однако, из трехсот пятидесяти шести строк, так что мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы не заснуть и не удариться лбом о стол. Запомнилось мне только нечто вроде «затхлой сути плюмажных фениксов» и «инкунабул раздетые букли». Сильно, конечно, но не в моем вкусе.

Я так и сказал посетителю, чем вызвал новый прилив энтузиазма.

— Я! — воскликнул он. — Виктор Мария Бакара Закариас! Гений! Мои стихи! Пробьют дыру в Вечности!

Я представил себе дыру в том, чего еще не достигло человечество, и понял, что пора переходить к финансовым проблемам.

— Уважаемый господин Закариас, — объявил я внушительным голосом, — если вам нужен посмертный гороскоп вашего родственника, то это будет стоить сто тридцать два шекеля включая налог, и ни агорой меньше!

— У меня нет родственников, — заявило это дитя инкубатора. — Посмертный гороскоп нужен мне самому. Я желаю знать, каких высот достигнет моя посмертная слава!

— Но, господин Закариас, — сказал я с недоумением. — Для составления гороскопа посмертной жизни клиента мне нужно знать точное время его смерти. К счастью, вы живы и даже молоды. Как же я могу…

— Вы не поняли! — с пафосом воскликнул Закариас. — Я желаю, чтобы! Моя посмертная слава! Достигла границ Вселенной!

— Да-да, и пробила брешь в Вечности, — согласился я.

— Вот именно! Поскольку натальная посмертная карта зависит от времени смерти, скажите мне, уважаемый Шекет, когда я должен умереть, чтобы слава моя оказалась максимальной, всемирной, вселенской, безграничной и вечной!

Я наконец понял мысль поэта и несколько опешил.

— Но э.. — пробормотал я. — Надеюсь, вы не собираетесь…

— Собираюсь! — твердо сказал Закариас. — Вы составляете для меня оптимальный вариант посмертной судьбы, и я покончу с собой в тот день, который вы мне укажете! Гонорар…

— Вот именно, — заторопился я, — вы не забыли о ста тридцати двух…

— Миллион! — воскликнул поэт. — Я составлю завещание, и вы получите миллион из моих будущих гонораров!

— Очень мило с вашей стороны, — с кислым видом поблагодарил я. — Хотелось бы, однако, получить наличными при вашей жизни.

— Все вы меркатильны и ничего не смыслите в Вечности, — махнул рукой поэт и показал мне кончик двухсотшекелевой купюры.

— Замечательно, — сказал я, тяжело вздохнув, и пододвинул к Закариасу пульт компьютера. — Пожалуйста, внесите свои данные: дату рождения, место, чем болели в детстве… там есть опросник. Вы ж понимаете, что вашу посмертную судьбу я могу выяснить, только зная дату смерти, а дату эту… печальную… я могу оценить, зная вашу прижизненную натальную карту. И лишь потом смогу сказать, насколько нужно сместить дату смерти, чтобы вам была обеспечена вечная слава. Это обойдется вам в двойную сумму гонорара, поскольку составлять две натальные карты…

— К делу! — воскликнул Закариас и быстро застучал по клавишам. Мне показалось, что он пишет свою биографию в стихах, но я ошибся — поэт с жутким количеством грамматических ошибок перечислял женщин, которые вдохновляли его в творчестве.

Когда этот гений, распевая во все горло песню собственного сочинения (текст Закариаса, музыка вождя племени Акуга-муга), покинул мой офис, я призадумался. В принципе, работа, конечно, была — пара пустяков. А кто потом будет отвечать, если Закариас действительно покончит жизнь самоубийством в указанное мной время? Я буду отвечать? Может, меня посадят? Правда, нет такого закона, чтобы сажали за составление гороскопов. Но это будет мне малым утешением в следственном изоляторе на Плутоне!

Не придя ни к какому выводу, я с тяжелым сердцем приступил к работе. Сделаю дело, решил я, а там видно будет.

Через час, рассматривая натальную карту и ее модификации согласно программе вечной славы господина поэта, я почувствовал, что камень, лежавший на моей душе, взмывает в воздух и улетает вдаль, будто наполненный легким газом. Я облегченно вздохнул и стал думать о том, как мне все-таки слупить с Закариаса двойной гонорар.

Поэт явился в назначенное время, горланя все ту же песню — то ли она была такой длинной, что он только сейчас дошел до последнего куплета, то ли это вообще была единственная песня, текст которой Закариас знал наизусть. Он сел и бросил на меня взгляд папы римского, предлагающего монаху поцеловать конец его туфли.

— Вот что, уважаемый господин Виктор Мария Бакара Закариас, — начал я, — обе ваши карты составлены. Вам действительно уготована всемирная и вечная слава…

— Я же говорил! — воскликнул поэт. — Только тупые критики и эта алчущая пустых развлечений толпа…

— Минутку! — я поднял руку, призывая Закариаса к терпению. — Повторяю, вас ждет слава, и я определил, когда именно вы должны умереть, чтобы звезды и планеты повели вашу душу по этому пути.

— Говорите! — потребовал поэт. — Ради славы гений готов на смерть!

— Пожалуйста, — вздохнул я. — Эта дата: восьмое апреля две тысячи пятьдесят четвертого года, семь двадцать утра по мировому времени.

— Восьмое апреля, — принялся записывать Закариас, и тут до него дошло.

— Эй! — вскричал он. — Что вы несете, уважаемый? Это ведь время моего рождения!

— Да, — печально согласился я. — Весь мир был бы вам благодарен, если бы вы умерли в тот момент, как явились на свет. Неужели вас не могла удушить пуповина?

— Но я не успел бы стать поэтом! Не написал бы гениальных стихов! Не…

— Должно быть, именно этого хотело от вас благодарное человечество, — кивнул я.

— Но я не могу вернуться в… — растерянно произнес Закариас.

— Да, это исключено. Поэтому, — я пожал плечами, — вам остается жить до того момента, когда злая смерть…

— Когда это произойдет? — деловито спросил Закариас.

— К сожалению, — сообщил я, — наш профессиональный долг запрещает называть клиентам дату смерти. Это грозит потерей лицензии.

— Но вы обещали! Мы договаривались!

— Мы договаривались, — парировал я, — что я сообщу вам дату не вашей реальной смерти, а желаемой, верно? Я вам ее назвал. Есть претензии?

— Конечно! Эта дата меня не устраивает!

— Обратитель в астрологический арбитраж, — холодно сказал я. — Но прежде заплатите мне двойной гонорар, иначе арбитры не примут вашего искового заявления.