– Итак, вы вернулись в Шотландию! – сказала королева.

– Я никогда бы не уехал, не будь в этом крайней необходимости.

О, как хотела бы Маргарита, чтобы сердце ее не билось так безумно, чтобы она не чувствовала себя до нелепости счастливой оттого, что он приехал. И все же к радости примешивался яростный гнев. Ей хотелось спросить: «А когда вы предполагаете нанести визит своей любовнице, этой Флеминг?»

Но их разговор оставался сдержанным, как это всегда бывало в присутствии посторонних.

– Как долго вы пробудете в Эдинбурге?

– Всего ничего. У меня есть неотложные дела.

– На границе? – предположила королева, но герцог только улыбнулся.

– Тем не менее, – продолжал он, – я знаю, что друзья подготовили в Холируде празднества в мою честь. Я не смогу в полной мере насладиться ими, если королева не даст согласие там присутствовать, дабы разделить со мной радость возвращения.

Маргарита улыбнулась. Желание потанцевать с ним в тронном зале дворца Холируд было слишком велико, чтобы устоять.

Они возглавили танец, как и раньше.

– Время тянулось долго, – сказал он.

– У вас, несомненно, было много дел во Франции.

– Очень много, и все же время тянулось долго.

– Я была тяжело больна, когда вы уезжали.

– Я не знал, насколько тяжело, иначе никогда не смог бы покинуть Шотландию.

– Чепуха, – резко бросила она, – одна из любовниц заболела – какое это имеет значение? Всегда есть другая, чтобы развлечь вас в часы досуга.

Герцог, помолчав, с раскаянием взглянул на Маргариту.

– Увы, – только и сказал он, криво улыбнувшись.

– Мои враги поспешили рассказать мне об этом, – продолжала королева. – Я предпочла бы узнать правду от вас.

– Плоть слаба, – признал Олбани.

– Похоже, для мужчин – непосильная задача хранить верность одной женщине. Я начинаю думать, что она просто невыполнима.

– Это, – пробормотал герцог, прищелкнув пальцами, – не имеет большого значения. Привязанность, нежность – вот что важно.

– Я согласна. Любить – значит никогда не причинять боль тому, кого любишь, ни словом, ни делом.

– Умоляю вас, поймите, минутная слабость не должна повлиять на отношения между нами.

– Вероятно, вы более легкомысленный человек, чем я, милорд. Вы можете разобраться в своих чувствах, но не в силах понять мои. Вы не подали виду, в какой пришли ужас, увидев, что сделала со мной болезнь… точно так же, как ни намеком не показывали, что у вас есть другая любовница. Поздравляю вас с превосходной выдержкой, но вы нравились бы мне куда больше, будь вы человечнее.

Маргарита почувствовала, как в ней нарастает гнев. Она хотела накричать на Олбани, ранить так, как он ранил ее. Да просто завизжать! «Почему я должна любить этих неверных мужчин? Почему я не могу избавиться от своих чувств с той же легкостью, с какой они забывают о своих?»

Герцог наблюдал за ней, и Маргарита подумала, догадывается ли он, насколько она близка к истерике. Олбани многое знал о женщинах, она была в этом уверена. Джон Стюарт, столь преданный больной жене! Вот уж поистине преданность! Без сомнения, он сидел у ее постели и утешал… когда не наведывался к какой-нибудь повой любовнице. Королева считала, что отныне знает ему цепу. Более всего герцог хотел покоя; но он был также не прочь удовлетворить свою похоть. Последнее он делал тайно, скрывая от больной жены, играя роль преданного мужа, как изображал страстного влюбленного перед очередной дамой.

Маргарита сейчас молилась о спокойствии и мужестве. Нельзя подчиняться воле своих чувств; она должна быть гордой, дать понять Олбани, что он не вправе обращаться с королевой Шотландии, как с одним из минутных увлечений, и ожидать, будто она, Маргарита Тюдор, станет с нетерпением и радостью ожидать, когда ее вновь поманят.

– Я постараюсь все объяснить… когда мы останемся наедине, – прошептал герцог.

Маргарита изо всех сил боролась с соблазном и, подавив желание, бросила:

– Не знаю, когда это произойдет, милорд, потому что я вовсе не намерена оставаться с вами тет-а-тет.

Олбани, казалось, огорчен, но был, как всегда, спокоен. Велика беда, если Маргарита больше не примет его в постели? Без сомнения, герцог быстро утешится с этой Флеминг.

Олбани лишь слегка обеспокоило, что королева обнаружила его неверность. Он считал, что, если Анна умрет, а Маргарита освободится от Ангуса, брак между ними будет для всех настолько желанен, что королева уступит и выйдет за него замуж. Больше того, герцог знал, что Маргарите вовсе не хотелось ему отказывать. Олбани прочел гнев в ее глазах, успел понять, насколько она темпераментная женщина; этим вечером в ней явно говорила ревность, а будь Олбани королеве глубоко безразличен, она не стала бы так отчаянно злиться.

В случае нужды он без особых трудов вернет благосклонность Маргариты.

Но в тот момент у Олбани были другие дела, требовавшие предельного внимания. Он получил людей и оружие, собираясь начать войну против врага Шотландии и своего господина, короля Франции.

Итак, регент выступил перед парламентом в Толбуте и был весьма красноречив.

– Неужели вы забыли, как ваш король и ваши отцы были убиты на Флодденском поле? – вопросил он. – Сколько шотландских городов разрушено? Сколько шотландских церквей осквернено? Сколько домов, расположенных в опасной близости от границы, ограблено? Настало время поразить наших врагов раз и навсегда. У нас есть оружие. Так чего мы ждем?

Парламент выслушал его. Да, правда, шотландцы ненавидели англичан, и вот теперь Олбани, вернувшись в Шотландию, привез известие, что месье Ришар де ля Поль, сам себя именовавший герцогом Суффолком, собирает армию, дабы вторгнуться в Англию. Петушок Тюдор слетит с трона; между двумя королевствами навечно воцарится мир. Никаких сражений на границе, никакого страха по всей стране, что англичане готовят вторжение.

Вскоре после прибытия в Шотландию Олбани отправился в поход и, достигнув границы, послал вызов графу Суррею, приглашая его встретиться и сразиться.

Суррей, однако, отклонил вызов. Он готов сразиться, ответил граф, но предпочел бы сделать это на английской земле. Пусть шотландцы придут к нему сами.

Но погода переменилась, и шотландцы опасались идти в Англию. Воины перешептывались, недоумевая, почему должны терпеть неудобства военной жизни, когда могли бы спокойно сидеть у камелька. Олбани громогласно твердил о преданности Шотландии, но не сражался ли он в действительности за Францию? А почему бы французам самим не вести свои войны?

Олбани задыхался от ярости против шотландцев, в особенности потому, что знал наверняка: англичане сейчас не в состоянии противостоять нападению. Шотландцы могли бы свести, наконец, старые счеты, они могли бы залечить рапы, нанесенные им при Флоддене.

Но нет, ответили шотландцы. Они не намерены отправляться в Англию.

Если герцогу угодно, пусть снимет шляпу и бросит ее в лагерный костер.

Наблюдая за тем, как языки пламени облизывают бархат, он, как всегда, почувствовал, что гнев угасает.

Олбани начинал изрядно уставать от Шотландии; он хотел быть дома, во Франции. Анна нуждалась в нем. Герцог устал от Маргариты-мегеры, пресытился Флеминг. Что обе они значили для него? Ничего, по сравнению с Анной.

Олбани хотел вернуться к ее ложу, сидеть рядом, потому что знал: ее боли не так остры, когда он там. Он хотел взять ее руки – эти худые, прозрачные руки – и сказать ей: «Анна, они ничто, эти женщины… они удовлетворяют минутное желание… а потом наступает раскаяние. Но ты поймешь. Ты все знаешь… и никогда не упрекала меня».

«Святая Матерь Божья, как я устал от этой унылой страны! Как я жажду вернуться в Оверни, в комнату моей возлюбленной».

Как только Олбани отбыл на границу, Маргарита отправилась в Стирлинг. Она решила, что не станет жить отдельно от сына, и, если кто-то попытается чинить ей препоны, пусть используют силу.