– Еще чего… Хватит. Хватит, тебе говорят! – Я оттолкнула его руку. Петька вздохнул, отодвинулся. Некоторое время мы молча сидели на полу. Вокруг были разбросаны рисунки Ванды. Один листочек слегка шевелился от сквозняка.

– Нинон, я ж все понимаю. Думаешь, не понимаю? Не хочу я больше так… Сколько можно-то? И нет у меня никакой бабы, это ты сама себе насочиняла. Ну ладно, если хочешь – я виноват…

– Одолжение мне делаешь?

– Да нет… Не то. Ну, что ты хочешь, чтоб я сделал? На колени встать? Сейчас перевернусь…

– Ничего не хочу. Правда. Иди домой, Осадчий. Ночь-полночь.

Он взглянул на меня. Я чувствовала этот взгляд, но упорно смотрела на вздрагивающий в пятне света листок. Через минуту Петька молча поднялся и вышел. До меня донесся чуть слышный щелчок закрывшейся двери.

Реветь я не стала, хотя желание было невероятное. Поднялась с пола, собрала рисунки, спрятала их в шкаф. Рука совершенно автоматически легла на телефонную трубку. Я уже начала набирать номер, когда вспомнила, что Ванды нет и жаловаться на Петьку некому. Обозвав себя дурой, я подошла к окну, отодвинула занавеску. Снег на улице валил все сильней. Сквозь сплошную пелену едва просвечивали мутные круги фонарей. Прислонившись лбом к окну, я сосчитала на пальцах. Закончились уже шестые сутки с того дня, как пропала Марсианка.

Утром в воскресенье я проснулась злая, с больной головой. Было уже одиннадцать. Снег, сыпавший всю ночь, перестал. Под окном лежали белые горы, кое-где пересеченные птичьим следом. Низко нависшее небо обещало новый снегопад. На кухне свистел чайник и слышалось самозабвенное пение бабули, исполняющей арию Кармен:

Я придвинула к себе телефон и набрала номер Моралеса. В трубке слышались те же длинные гудки, что и вчера: Тони наверняка ночевал не дома.

Второй звонок я сделала в Париж. По случаю воскресенья мама оказалась дома. Она обрадовалась мне, рассказала, что у них тепло, что работа идет вовсю и отцовская книга переведена уже наполовину, что если так пойдет и дальше, то к лету они вернутся, а для меня она присмотрела чудный брючный костюмчик. В ответ я рассказала о работе, о здоровье бабушки, о том, что в Москве опять снег, передала привет отцу. Настроение, как всегда после разговора с мамой, значительно поднялось. Теперь можно было спокойно подумать о делах. Натянув джинсы и свитер, я двинулась на кухню.

Бабуля варила кофе. На меня она посмотрела с неодобрением:

– Куда это вы собрались, мадам?

– По делам, – в рифму ответила я. От дальнейших объяснений меня избавил звонок в дверь.

На пороге стоял Яшка Мелкобесов. С первого же взгляда на него можно было констатировать, что Катька вчера не удержала языка за зубами.

– Здрасьте, Софья Павловна, – хмуро сказал он. – Нинка, собралась? Поехали.

Секунду я усиленно соображала, что взбрело Бесу в голову. Затем пожала плечами, под подозрительным взглядом бабули влезла в сапоги, стянула с вешалки дубленку и вышла вслед за Яшкой.

– Нина, ты не накрасилась! – полетело мне вслед. Я сделала вид, что не слышу. Яшка, оказавшись на лестничной клетке, искоса взглянул на меня:

– Ревела, что ль, вчера?

– Ничего подобного (вот балда – хоть бы припудрилась!). А… а куда мы едем, Яшенька? Разве договаривались?

– Катька говорила – ты к этому Моралесу собиралась. Я ее звал – не хочет ехать. Злая и солянку строгает. К ней щас лучше не лезть.

Мы уже были внизу, где нас дожидалась «букашка». Идя через обледенелый тротуар, я торопливо прикидывала, как отговорить Мелкобесова от совместной поездки. Я никак не рассчитывала на его присутствие при разговоре с Тони.

– Яшка, а давай я одна съезжу. Ну зачем тебе время тратить? Я с утра звонила – его и дома-то нет.

– А куда прешься тогда?

– На всякий случай…

– Ну и я на всякий. – Он залез в «букашку», включил зажигание. Я села рядом, подумала и высказалась напрямик:

– Знаешь что, Бес, – нечего тебе там делать. Вы будете друг другу морды бить, а я – вокруг вас бегать?

– Много чести – морду ему бить, – буркнул Яшка, выруливая со двора. – Башку отверну, и все.

Меня это мало утешило. Яшка был здоровым, сильным парнем, но и Моралес, по моим воспоминаниям, – не дистрофик. Хорошо, если Ванда окажется там и вдвоем мы их кое-как растащим. А если нет?..

Яшка покосился на меня.

– Да не бойсь. Не трону я его. – Он помолчал, глядя на заснеженную дорогу. – Мы с братанами ночью посидели, померекали… С утра Серега с Коляном барахолку пошли шерстить. Я так решил, что если она где-то ширево доставала, то рядом с домом. Может, запомнил ее кто, клиент-то она не постоянный… я думаю. А Гришка на Новослободскую поехал.

– Зачем?

– Ну, в записке-то, помнишь? «Новослободское метро, отдать фотографии». Может, она их печатать отдавала? Гришка пройдется, поспрашивает. Может, видал ее кто-нибудь. А Вовка здесь, по району бегает. У нас возле метро в шести местах карточки печатают, мало ли что.

Я молчала, пораженная размахом мелкобесовской деятельности. До Павелецкого вокзала, возле которого обитал Тони, мы доехали в безмолвии.

Прямо у подъезда я наткнулась на Стеллу Суарес. Она ставила на сигнализацию красную «Ауди».

– Нина? – удивилась она. – Что ты здесь делаешь?

– А вы? – нахально спросила я.

– Я ему звонила всю ночь. – Стелла не обратила внимания на мой тон и встревоженно терла пальцами виски. – Не берет, паршивец, трубку.

– Может, его нет?

– Ну да, как же… Идемте. Быстрее.

Она явно была взволнована. Втроем мы вошли в узкий, темный подъезд. Стелла неслась по лестнице впереди нас, и полы ее черного пальто развевались, как крылья.

Квартира была заперта. Я вновь и вновь нажимала на звонок. Из-за двери доносились его приглушенные трели. Яшка уже махнул рукой, собираясь уходить, но напряженно прислушивающаяся Суарес вдруг сделала резкий жест.

– Тихо! – и приникла ухом к двери. В следующий миг лестничную клетку огласили пронзительные вопли. Стелла орала по-испански, приникнув к замочной скважине. Я не понимала ни слова, но и так было ясно, что это самая отборная брань.

– Дверь сумеешь высадить? – остановившись на секунду, спросила она Яшку.

– Без проблем, – заверил Бес, бодро сбрасывая мне на руки куртку. Я зажмурилась, готовясь услышать страшный треск. Но в это время дверь медленно, словно нехотя отворилась.

Тони Моралес едва держался на ногах. Он был совершенно пьян и стоял, держась обеими руками за узкие стены коридора. Как он сумел добраться до двери и открыть ее – уму непостижимо.

– Каналья! – бросила Стелла и промчалась мимо него в комнату. – Ванда! Ванда, ты здесь?

Яшка потопал было следом, но вскоре вернулся и решительно сгреб Тони за шиворот.

– Нет ее тут. Ну, сука, давай разбираться?

– Яшенька, не надо! – взмолилась я. – Он же пьяный!

– Ни хрена. – Яшка внимательно изучил заросшую черной щетиной физиономию Моралеса и без особой деликатности бросил его на пол. – Он на игле. Посмотри на зрачки.

Я недоверчиво присела на корточки. До сих пор мне приходилось видеть наркоманов только в кино и криминальных новостях. Передо мной валялся на спине грязный, воняющий потом мужик в задранной на животе майке. Небритое лицо отливало синевой, мутные глаза с иголочкой зрачка были абсолютно безумными. Он пытался встать, но лишь беспомощно корчился, напоминая животное с перебитым позвоночником. Черные встрепанные волосы были засыпаны какой-то белесой пылью. Приглядевшись, я поняла – известка.

– Тони, ты слышишь меня? Я – Нина, подруга Ванды. Скажи, она была здесь? Приходила?

Тони хрипло застонал, попытался перевернуться. Изо рта его потянулась ниточка слюны. Ища опору, он ухватился за мое колено, я проворно отдернула его, и Моралес снова упал. Стон, ворчание, несколько непонятных слов. Красные сумасшедшие глаза, не мигая, смотрели на меня.