– Дело вот в чем, господин Никифоров, – заговорила она, видя, что собеседник буквально превратился в слух и так и буравит ее своими большими водянистыми глазами навыкате.

– Да что вы, Катерина Дмитриевна, – тут же перебил он. – Уже не раз мы с вами встречались, а вы все по-прежнему со мной так официально держитесь, – добродушно, как отец, пожурил он ее. По возрасту, впрочем, он ей как раз и годился в отцы. – Зовите же меня наконец по имени-отчеству, Прокофий Пантелеймонович.

Катя признательно и облегченно заулыбалась и только было открыла ротик, чтобы рассказать, наконец, зачем она его побеспокоила, но Никифоров ее снова перебил:

– Не желаете ли чаю?

– Не откажусь, – вежливо ответила она, понимая, что лучше с ним не спорить даже в мелочах, тогда, может, и толку больше выйдет.

– Замечательно, сейчас нам его подадут! – и тут же дверь открылась и на пороге предстала миниатюрная барышня с подносом. – Это я уж заранее распорядился. Знал, что не откажетесь, – довольно ухмыльнулся Прокофий Пантелеймонович, демонстрируя всем своим видом родительскую опеку над Катенькой.

Наконец чай был разлит в тонкие белые чашки, барышня удалилась и Катенька снова сделала попытку рассказать, в чем суть дела. На этот раз Никифоров и правда слушал ее с самым пристальным вниманием. И по мере того, как она говорила, Катеньке становилось понятно, что кое-что из обстоятельств этого дела Прокофию Пантелеймоновичу уже известно. «Тем лучше, – подумала она про себя. – Наверняка поможет. Уж больно ему самому хочется в сыщика поиграть». Она ничуть не ошиблась, ибо через полчаса уже покинула кабинет, да и здание банка, во вполне хорошем настроении, а Прокофий Пантелеймонович, целуя ей на прощание ручку и передавая наилучшие пожелания Никите Сергеевичу, не преминул добавить, что всегда рад оказать помощь. И сказано это было самым недвусмысленным тоном, мол, даже не сомневайтесь, помочь смогу только я.

По дороге домой Катенька обдумывала услышанное от Прокофия Пантелеймоновича. А услышала она вот что. Как оказалось, те самые злосчастные векселя были предъявлены к оплате около года назад. Точнее, прошлым летом. Прокофий Пантелеймонович даже какие-то бумаги по этому поводу показывал и выходило, что деньги по векселям были получены в июне месяце. То есть, еще тогда, когда господин Ковалев – тут Катенька снова вздохнула, припомнив гордого красавца – был еще жив. Получалось, что по времени вполне могло оказаться так, что и подменил, а возможно, и подделал векселя тот самый художник, к которому Наташа пылала такой серьезной страстью. И опять этот вывод, лежащий, казалось бы, на поверхности, Катеньку не удовлетворил. Именно из-за того, что лежал он на поверхности.

Было тут что-то другое, но вот что и как до этого «другого» добраться, она не знала. Даже и не знала еще, с какой стороны попробовать, образно выражаясь, потянуть веревочку. Впрочем, время близилось к обеду и Катенька решила пока оставить свои размышления, справедливо рассудив, что, во-первых, лучше пока держать от Никиты в секрете то, что она все же взялась за это дело, а во-вторых, следует встретиться с Наташей, обещавшей кое-что узнать.

Экипаж подъехал к карозинскому особнячку, Катенька вышла из него и велела распрягать. В доме большие часы в прихожей показывали без четверти пять, чему она порадовалась, так как Никиты еще не было из университета, хотя и должен был он вернуться с минуты на минуту.

Груня тотчас доложила, что обед готов и еще то, что Никита Сергеевич не далее как пару часов назад звонил по новомодному приобретению, аппарату господина Белла, который был куплен перед Рождеством и, как подозревала сама Катенька, именно затем, чтобы можно было в любой момент связаться и узнать, чем она занимается. Так вот, Никита Сергеевич звонил и сообщил, что задержится в Английском клубе, членами которого они с Авериным, закадычным его другом, стали совсем недавно.

– Спасибо, – улыбнулась Катенька в ответ. – Ты ему сказала, что я у Анны Антоновны?

– Конечно же, Катерина Дмитриевна, – послушно кивнула хорошенькой белокурой головкой Груни. – Никита Сергеевич ничего не сказали по этому поводу. Только, кажется, выругались, – тише добавила она.

– И это никого не удивляет, – со вздохом откликнулась Катенька. – Что ж, подавайте обед. Я проголодалась.

Горничная еще раз кивнула и удалилась, а Катя прошла в столовую и уселась за стол. Никиту нечего ждать раньше одиннадцати, подумала она. Говорить ему, конечно же, ничего не следует, а то он опять разозлиться не на шутку и, чего доброго, опять все обернется ссорой. Но в то время, как Катерина Дмитриевна решила для себя упрямо молчать о новом расследовании, ее супруг решил кое-что другое.

Английский клуб, считавшийся в Москве старейшим, занимал единственный уцелевший на Тверской после пожара 181 года дворец. Выстроено это великолепное здание было лет сто с лишним назад поэтом Херасковым, при Екатерине в нем происходили тайные заседания масонов, а после их ареста в конце восемнадцатого столетия дворец перешел во владение графа Разумовского, который распорядился пристроить ко дворцу два боковых крыла. Роскошное здание с обилием залов с мраморными колоннами, где с тех пор собирался цвет московского, да и вообще всего российского общества, с 1831 года принадлежало Английскому клубу, который в свое время посещали и Пушкин, и Грибоедов, и граф Толстой, да и многие другие видные и знаменитые люди. После Разумовских зданием владел Шаблыкин, большой гурман и умелец устраивать замечательные обеды и ужины по средам и субботам.

Розовый дворец с белыми стройными колоннами, с лепниной на фасаде и гербом Разумовских, с каменными львами у ворот, с неизменной толчеей разнообразнейших колясок и экипажей, кучера которых поджидали своих хозяев порой до самого утра, каждый вечер гостеприимно принимал своих «членов».

Карозин, которому наведаться туда нынче предложил старый университетский товарищ и близкий друг, а с некоторых пор и родственник – Виктор Семенович Аверин, заехавший к нему на кафедру, вышел из аверинского экипажа вслед за другом.

– Вот так, Никита, – добродушно промолвил Виктор Семенович, – Татьяна моя ни за что не хочет пропустить коронацию, потому завтра и прибывает. Вместе с Николенькой, разумеется, ну и со всеми няньками да мамками. И хотя я этому безумно рад, но вот обилие деревенских нянюшек, а их будет не меньше четырех, вот увидишь, – как бы в скобках заметил он, – меня буквально убивает.

Виктор Семенович театрально вздохнул, взял друга под руку и повел к дверям.

– Только вот наш с тобою тесть не приедет. Хворает Дмитрий Аркадьевич, – вздохнул Аверин. – Возраст, что поделать. Да вот только мне отчего-то жаль. Славный он у нас старикан.

– Славный, – искренне подтвердил Карозин, поднимаясь по ступеням на крыльцо. – Действительно жаль, что он не приедет. Я бы повидался с ним. А до лета, как думаешь?.. – Никита Сергеевич не договорил, но взглянул на Аверина так, что тот понял его вопрос.

– А кто же это знает, Никита, – снова вздохнул Виктор Семенович.

Мужчины постояли немного на ступеньках, вспоминая первое лето их знакомства с барышнями Бекетовыми, на который вскорости оба и женились, вспомнили и Дмитрия Аркадьевича, погрустили, что тот болеет и… Делать нечего, вошли в клуб, двери которого перед ними предусмотрительно распахнул здоровенный швейцар с замечательными бакенбардами, одетый в синий мундир с блестящими позолоченными пуговицами.

– Здравствуй, Федор, – поздоровался Аверин.

– Вечер добрый, господа, – ответил он и поклонился.

Карозин вошел следом за другом. В приемной, скинув на руки гардеробщику летние пальто, мужчины на минуту остановились.

– Что ж, считай, что у нас с тобой, Никита, – уже веселей промолвил Аверин, – сегодня последний холостой вечерок.

– У тебя холостой, – тут же поправил друга Карозин.

– Ну, Никита, – слегка нахмурившись и не теряя шутливости тона, проговорил Аверин, – ты уж давай, поддержи меня.