Выйдя в вестибюль. Гуль сообразил, что уже вечер. Он просидел в зале до наступления темноты. В паузах между сеансами заходил знакомый билетер, проверяя, все ли покинули помещение. На Гуля он смотрел, как на пустое место. Приблизившись к выходу, Гуль молча повернулся. Ему не очень-то хотелось делать это, но костюм с продранным рукавом бросался в глаза.
С покорным видом, так и не произнеся ни звука, билетер протянул ему чужой плащ. Пожелав старику здоровья на сто лет, Гуль вышел на улицу. Шагая по тротуару, он шарил глазами по неоновым сверкающим надписям, выискивая обжорку поскромнее. Над самой головой, шумно и бестолково хлопая крыльями, пролетела пара голубей. Один из них чуть было не задел его. Сидящий на каменном бордюре подросток рассмеялся, бесцеремонно указав на Гуля пальцем.
Глуховатый тембр, интонация ломкого, неокрепшего голоса. «Переводчик», поселившийся в голове Гуля, послушно воспроизвел насмешливые слова.
Поежившись в тесноватом для него плаще, Гуль оглянулся на смеющегося.
Никакая это не телепатия. Он ловил и усваивал устную речь, впитывая ее через облик людей, через мимику и жесты. Чужие мысли лишь отчасти дополняли картину. А возможно, он и здесь заблуждался. Мозг — хитрейшая из всех созданных природой машинок. Что, если он только догадывался о сказанном, а догадываясь, сочинял фразы на свой лад?..
Гуль чертыхнулся. Ответы, неуловимо изменчивые, юркие, как рыбная молодь, не давались ему. Впору было свихнуться, но Гуль не собирался сдаваться. В его ситуации следовало отбрасывать лишние проблемы. Вот и с этой дьявольской артикуляцией — не думать о ней, и все! К черту! На самые дальние острова!.. У него пока других задач предостаточно!
Он скосил глаза на выглядывающие из-под плащевой ткани манжеты. Снятая с манекена сорочка медленно, но верно приобретала мглистый оттенок.
Скрывающееся под костюмом казенное обмундирование не в состоянии было уберечь от тления.
«Нелепо! — мелькнуло у него в голове. — До чего все нелепо! Эти кирзовые сапоги под стрелочками брюк, желтеющая рубаха… Конечно, над ним будут смеяться. Чего еще ждать в подобном обмундировании?..» Слуха коснулась знакомая мелодия. Остановившись, он в сомнении бросил взгляд на аляповатую неоновую рекламу и, толкнув стеклянную дверь, очутился в вестибюле молодежного дансинга. Мелодия приобрела мощь и ясность, однако Гуль так и не припомнил, где и когда ее слышал раньше. Возле выкрашенной под мрамор стены сидели на корточках худосочные бесполые создания и, затягиваясь сигаретами, со знанием дела пускали в воздух перед собой сизые, туманные кольца. Некто высокий с оголенной мускулистой грудью шагнул навстречу, но Гуль опередил его. Сидящие у стен не мешали ему. Дрянь, которую они курили, совершенно опустошила юные мозги. Единственная ленивая мысль, которую сумел выловить Гуль, принадлежала тоскующему вышибале. Он хотел прозаического — получить с вошедшего плату за вход. Раньше чем верзила раскрыл свой заросший рыжей щетиной рот, Гуль всучил ему мысленно пару денежных купюр, за что и был немедленно пропущен.
Зал дансинга дрожал, сотрясаемый топотом и могучими динамиками. Площадка под скачущим людским стадом, расчерченная на квадраты и ромбы, вспыхивала в такт ударнику то розовым, то безобразно-желтым капитулянтским светом. Не снимая плаща, Гуль прошел в затемненный угол и уселся на первый свободный стул. Заведение было не ахти какое, но в нынешней ситуации его вполне устраивало. По крайней мере он чувствовал себя в безопасности и здесь имелась пища. Блики прыгали по раскрасневшимся лицам, дым от сигарет поднимался к зеркальному потолку. Рассмотреть кого-либо в этой сумятице было достаточно сложно. Легким усилием воли он отключился от грохочущего окружения и тотчас очутился дома…
Дом! Как же это сладко, черт возьми! Темные кирпичные стены, исчерканные рисунками, исшорканные кожаными мячами, дворик, завешанный сохнувшим бельем, и старая песочница с облупившейся краской на деревянных перильцах.
Ничто другое человек никогда так не узнает и не изучит, как собственный двор. Он испятнает его миллионами следов, и миллион криков осядет в пыли этого крохотного пятачка Земли. Математики открыли число «пи», физики — гравитационную постоянную, и это правильно. Что-то должно быть в жизни незыблемым, не зависящим от социальных потрясений, что-то похожее на эти самые постоянные. Скучен и жалок тот, душа которого подвешена в пустоте.
Более, чем ногам, ей нужна опора.
«Скучен и жалок…» — вслух прошептал Гуль. В открывшиеся глаза вновь ударил ущербный свет ламп, виски сдавило от скрежещущей музыки. Он принял решение. Через день-два он окажется дома. Дома!..
Сердце прошлось вдруг барабанной дробью, звонко отозвалось в голове.
Пилберг, Фергюсон, Сван и другие… — ему никогда не понять их, а им не понять его. Слишком хорошо умели они забывать, слишком быстро распрощались с надеждой выбраться из багрового мира. А может, дворик, приютивший их детство, выветрился из памяти? И получилось, что этого дворика как бы и не было вовсе? Память… Неведомое поле, по которому мечется жизнь, и рассерженная метель спешит, как воспитательница за расшалившимся малышом, не успевая замести вытоптанное. Хранилище мелодий и разговоров, радостей и обид, которые нужны нам, которые рано или поздно, осознанно или нет, но обязательно вернутся. Наши дворики нужны нам…
Гуль поднял голову. Служащий заведения, маленький и коренастый, в малиновом узорчатом пиджаке, с фирменным значком на груди, удивленно смотрел на его сапоги. Задвинув ноги подальше под стул. Гуль мысленно поманил служащего.
Малиновый пиджак покорно приблизился. При каждом его шаге буковки на серебристом значке весело и искристо поблескивали. «Розмари» — прочитал Гуль. Вероятно, название дансинга… Все так же молча он велел человеку принести что-нибудь поесть и без особых усилий проделал с ним тот же фокус, что и с вышибалой. В полной уверенности, что только что получил от посетителя крупную банкноту, служащий растянул губы в подобострастной улыбке. Гуль поспешил отпустить его. Музыка на минуту смолкла, и тотчас рядом плюхнулись на табуреты распаренные от танцев вихрастые юнцы. С хлюпаньем потягивая из маленьких бутылочек темное пиво, они принялись поругивать кого-то, разражаясь время от времени язвительным смехом.
Покончив с пивом, непринужденно закурили. И снова Гуль поймал себя на том, что взирает на здешнюю молодежь взглядом опытного взрослого. Нечто отгородило от прошлого красной чертой. Собственной юности он больше не принадлежал.
— Телефон, мистер… Вас просят подойти. Перед ним стоял все тот же малиновый пиджак. Пунцовое лицо светилось готовностью услужить. Гуль опешил. Он не понимал, о каком телефоне может идти речь.
— Вы ошиблись, — пробормотал он. — Меня здесь никто не знает.
— Мне описали вас. И даже подсказали, где вы сидите. Я сразу понял, что это вы.
В груди у Гуля похолодело. Стало быть, они снова сумели выследить его. Но, черт подери, каким образом?! Гуль был уверен, что в зале загонщиков нет. Он наверняка бы почувствовал их присутствие. Что крылось за этим звонком?
Проследовав за служащим в небольшой коридорчик, Гуль увидел телефонный аппарат. Взяв дрогнувшими пальцами трубку, заставил мысленным посылом человека со значком удалиться.
— Слушаю вас. — Свободной ладонью зажал второе ухо, защищаясь от грохочущих ритмов.
Энергичный мужской голос что-то спросил, и от волнения Гуль не сразу сообразил, что обращаются к нему на английском. Вопрос повторили дважды, и абонент озадаченно умолк. Но Гуль не видел собеседника и, значит, ничего не понимал. Он собирался уже повесить трубку, когда неожиданно на том конце провода кого-то взволнованно позвали. Послышались быстрые шаги.
— Подождите! Не бросайте трубку. Сейчас вам все объяснят.
Гуль догадался о смысле фразы. Сухо сглотнул. Они не знали, что он русский, но подозревали. Потому и пригласили толмача.
— Але, вы нас слышите?
Он слышал. Однако отвечать не спешил. Далекий собеседник-невидимка вполголоса подсказывал переводчику вопросы. Гуль вслушивался в едва слышимые слова и пытался сообразить, как много они о нем знают. Приметы, национальность, местонахождение… Что еще? Гуль перевел дыхание. Впрочем, он ведь сам еще совсем недавно хотел этого — контактов с внешним миром. Вот мир и пришел к нему. Первым протянул ладонь для рукопожатия. Только вот для рукопожатия ли? Может, вообще лучше опустить трубку на рычаг и уйти? А что потом? Снова бегать и прятаться, вздрагивая от чужих взглядов и прикосновений?..
