Для принца-регента было совершенно новым и волнующим ощущением оказаться в роли не соблазнителя, но соблазненного. Когда же, в конце концов, их любовная интрига завершилась, леди Джерси, по-прежнему выглядевшая моложе своей дочери, но гораздо более опытная и бесконечно более хитрая, снова была окружена множеством поклонников, готовых поддаться ее чарам.

И хотя ее место рядом с принцем-регентом заняла леди Хертфорд, леди Джерси оставалась, несомненно, самым могущественным лицом при дворе, и пренебречь ею или обидеть означало навлечь на себя гнев и возмущение высшего света.

Именно поэтому, изменив выражение лица на более приятное, только что приехавший джентльмен с поклоном выступил вперед и поцеловал протянутую ему руку.

– Хьюго Чеверли! – воскликнула леди Джерси. – Я на вас очень сердита. Вы не задумывались, который сейчас час?

– Прошу вас простить меня! – ответил он. – Меня задержали.

– В каком-нибудь игорном притоне, я полагаю, – едко заметила леди Джерси. – Признаться, меня огорчает, что все, что я могу предложить вам, как радушная хозяйка, не может сравниться с возбуждением от потери за карточным столом тех небольших денег, что у вас есть.

– Вы ошибаетесь, ваша светлость, – ответил Хьюго. – Мне стоило немалых усилий добраться сюда из деревни. Если бы моя лошадь не была столь неосмотрительна и не потеряла подкову, я бы приехал гораздо раньше. Я полон раскаяния и прошу вас быть снисходительной ко мне.

Хьюго посмотрел сверху вниз на ее лицо, на котором выражалось сомнение. Возраст не имел власти над леди Джерси, несмотря на то, что она поздно ложилась и поздно вставала, а также находилась в постоянном напряжении, замышляя что-нибудь или ведя интриги, что, без сомнения, сказалось бы на любой женщине, обладающей меньшей жизненной силой. Быстрая смена настроений была одним из тех качеств, которые делали ее неотразимой в глазах поклонников, и теперь, стукнув гостя по руке веером, она сказала:

– Конечно, я прощаю вас, Хьюго! Какая женщина может устоять перед этим ленивым равнодушием, которое, я клянусь, действует необыкновенно возбуждающе на любую представительницу нашего пола.

Она улыбнулась, и Хьюго Чеверли, хотя все это уже ему ужасно наскучило, обнаружил, что улыбается ей в ответ. В леди Джерси было что-то дерзко-непосредственное, что всегда безотказно находило отклик у его чувства юмора. Когда он наклонился и снова поднес для поцелуя ее руку к губам, она проговорила с удивительной нежностью в голосе:

– Теперь, когда вы приехали, идите и заставляйте трепетать сердца маленьких жеманниц, ожидавших вас целый вечер. Вам не составит большого труда добиться их благосклонности.

– Я бы хотел как-нибудь поговорить с вами, – тихо сказал Хьюго. – Не здесь, не в присутствии этой подслушивающей толпы. Я заеду к вам завтра. Когда вы будете одна?

Леди Джерси рассмеялась.

– Разве я бываю когда-нибудь одна? – спросила она. – Ну, приезжайте к чаю, и мы посмотрим, что я смогу сделать.

Взмахом веера она отпустила его, и, когда он удалился, кто-то спросил:

– Кто это? Я не помню, чтобы я встречал его здесь раньше.

– Это капитан Хьюго Чеверли, и он только что приехал в Лондон с материка, из оккупационной армии, – ответила леди Джерси.

– Чеверли! – воскликнул придворный. – Его родовое имя Элвестон.

– Хьюго – кузен теперешнего герцога, – объяснила леди Джерси, – но бедный родственник и без перспектив стать преемником, потому что у Элвестона имеется два сына и большая вероятность рождения еще полудюжины.

– Я никогда не питал любви к герцогу, – воскликнул весь увешанный орденами армейский офицер. – Однажды он поучал меня, как следует выигрывать войну. Я всегда терпеть не мог этих критиков, сидящих в креслах.

– Вам просто повезло, что ваши критики говорили, сидя в кресле, – озорно сказала леди Джерси. – Там, где дело касается женщин, гораздо чаще это происходит в постели.

Последовавший взрыв смеха достиг ушей Хьюго Чеверли, когда он переходил из одной гостиной в другую. Ему казалось, что за пять лет, пока его не было, в Лондоне ничего не изменилось. Те же лица, те же легкомысленные, нарочито медлительные голоса, тот же вычурный блеск. И те же самые скандальные истории вновь передавались из уст в уста.

Проходя по залам, он слышал вокруг обсуждаемые шепотом сплетни, слишком хорошо знакомые ему. Долги принца-регента, слезы Марии Фитцхерберт, безумие короля, алчность леди Хертфорд! Казалось невероятным, что о ком-то из них можно сказать что-то новое.

На мгновение Хьюго Чеверли возненавидел их. Что знали эти пустые вертопрахи о войне или о людях, сражавшихся за них? Он больше не видел дорогого блеска, не слышал пронзительных звуков болтовни. Вместо всего этого ему представились великолепные всадники Монбрюна в битве при Фуэнтес, мчащиеся по полю с криками «Заряжай!» и время от времени подъезжающие очень близко к британским штыкам.

Уступающий по численности противнику, попавший в лопушку легкий дивизион был, казалось, обречен, и все равно кавалерия Коттома, несколько раз атакуя, сумела лишить французов возможности маневрировать. С небольшими потерями убитыми и попавшими в плен армия Веллингтона праздновала победу.

«Какое это имеет значение в Лондоне?» – спросил себя Хьюго Чеверли, и ему вспомнились люди, разорванные на куски, люди, томимые жаждой, с почерневшими и опаленными порохом, с запекшейся кровью лицами, люди с кровавыми мозолями на ногах, с песней и грубой шуткой идущие по дорогам войны.

Предположим, он рассказал бы этому сборищу страдающих ипохондрией аристократов о тех ужасах, которые он видел, о муках, испытываемых ранеными, о мертвых, успокоившихся навек, об умирающих, которые еще шевелятся, о фигурках в перепачканных землей и кровью красно-синих мундирах среди снятых с лафетов орудий, о разбитых вдребезги повозках с боевыми припасами и порванной конской сбруей… Кто его будет слушать?

Стояла теплая ночь, и от сотен зажженных свечей и толпы гостей, находившихся в постоянном движении, в салоне стало нестерпимо жарко. Увидев открытые стеклянные двери, Хьюго Чеверли направился туда и оказался на маленьком балконе, выходившем в сад, который был неярко освещен волшебными фонариками.

С балкона Хьюго мог видеть несколько хорошо известных личностей, прогуливающихся вокруг сверкающего брызгами фонтана, а за ними в тени с каким-то мрачным удовлетворением заметил несколько парочек, слившихся в страстном и нескромном объятии. Скрытые от публики и фонтана кустарниками и изобилием цветов, они совершенно забыли, что их можно наблюдать из верхних окон дома.

Зевнув, Хьюго Чеверли решил, что здесь нет никого, с кем бы он хотел поговорить, и как раз раздумывал, может ли он не заметно уйти, когда позади него кто-то тихо спросил:

– Неужели вам так скучно?

Он быстро повернулся, и перёд ним предстало сказочное видение, сверкающее рубинами и бриллиантами. На ее темных волосах была диадема из тех же камней, великолепное ожерелье охватывало ее лебединую шейку и каскадами спускалось на смело декольтированный корсаж ее вечернего платья. Рубины и бриллианты украшали ее запястья, и Хьюго подумал, что камни кажутся каплями алой крови на ее белоснежной коже, которая – он знал это, поднося ее руку без перчатки к своим губам, – была мягкой и гладкой, словно гардения.

– Я не ожидала встретить тебя здесь.

У нее был низкий голос, а русский акцент придавал ее словам какой-то тайный смысл.

Хьюго Чеверли высвободил руку, к которой она, казалось, приклеилась, и резко сказал:

– Я был уверен, что ты к этому времени уже уехала.

– Значит, ты пытался избежать встречи со мной. Мне так и показалось. Не потому ли ты так долго не возвращался в Лондон?

– Анастасия, это чрезвычайно глупый разговор, и ты это знаешь, – строго сказал Хьюго. – Прошло пять лет со дня нашей последней встречи. Нам больше нечего сказать друг другу.

Стоявшая перед ним женщина рассмеялась, но в ее смехе не чувствовалось веселья.