— Вы Фиелина натравили?

— Да, леди. Заразив вас имаурийской болезнью, мне достаточно было заставить вас применить магию один раз, чтобы проявились симптомы, — протянул он с нескрываемым удовольствием. — Осталось лишь отучить вас от вероятной привычки кидаться не на врагов, а на нас, преданных Её Величеству Эвилане защитников тёмного великолепия. Это самая лёгкая часть порученной мне работы.

Торман встал, приблизившись к ведьме, у которой вдруг пропало только что возникшее желание покалечить его магией прежде, чем он как-то на неё, Дашку, повлияет. Когда он положил ей руку на горло, ведьма почувствовала, что кожи коснулось что-то твёрдое и холодное, а вокруг шеи обвилась широкая лента, кажется, кожаная.

— Теперь ты наша, — усмехнулся Торман. — вечером я тебя заберу, жди. Надо будет показать тебя в действии Алеону и Керзиану, — и специалист оставил заключённых, только его пугающий смех продолжал отдаваться в стенах камеры ещё пару мгновений, как эхо.

Дашка ощупала появившийся на ней прямо под повязанной лентой Полы кожаный ошейник с большим тяжёлым камнем. Разумеется, он никак не снимался, сидел, как приклеенный.

— Это слишком просто! — уже плаксиво возмутилась она, эмоции уплывали из-под контроля.

— Признаться, я разочарован, — произнёс Дерхонис. — Неподобающая для спасительницы мира покорность.

— Я сама не поняла, как это произошло! — выкрикнула ведьма.

— У отца есть знакомые специалисты, которые придумают, как избавить тебя от ошейника. Конечно, ты познакомишься с ними лишь в том случае, если я дождусь твоей помощи сейчас.

— Что делать надо? — вздохнула колдунья.

— Ты заставишь Фиелина схватить Тормана, когда он придёт за тобой. Всего-то.

— Но я не умею им командовать! Он меня не слушается!

— А должен, — Дерхонис оставался непреклонным. — Для тебя ведь создали!

— Мы обменялись силами и связаны тем, что не можем наносить друг другу увечья, — решила всё-таки объяснить Дашка, подозревая, что убедить парня невозможно, и не ошиблась.

— Значит, ничто не мешает тебе его подчинить себе, — Дерхонис сказал это и демонстративно сел на свою кровать, закинув ногу на ногу.

— Я могу и передумать. Беги отсюда сам, — заявила ведьма.

— Полагаешь, что справишься сама? Или ждёшь, что за тобой спасители придут?

— Такое возможно, — ответила колдунья, отчасти в это поверив и улыбнувшись.

— А на помощь предков не рассчитываешь? У меня подозрение, что ты настолько избалована вниманием, что считаешь, будто и духи за тобой следить обязаны и заботиться о твоей безопасности. Ты сама ничего предпринимать не хочешь! — трясся в гневе Дерхонис. — Ты для королевских прихлебателей должна быть идеалом, а не для нас! Думаешь, он тебе поможет? — он кивнул в сторону Барклиафа. — Да ни за что! Он настолько труслив, что даже с тобой не пойдёт, к тому же он, как видишь, очень слаб. Или тебе было бы всё равно, даже если бы он лежал при смерти? Я не позволю так над ним издеваться, Дарья Винсент! Откажись — и я скажу кому-нибудь, что ты пыталась меня убить. И тебе плохо придётся.

— С каких это пор ты стал так заботиться об этой, по твоему же выражению, твари? — съязвила Дашка.

— Ах, в ком-то ревность заиграла? Тебя не касается то, как я обращаюсь с парнишкой.

— Для тебя он лишь собственность? — только начавшая раздражаться колдунья взяла себя в руки, заподозрив, что разговаривает сейчас с человеком, выросшим в атмосфере вседозволенности — семья наложила отпечаток, как это ни прискорбно, в ней, скорее всего, было принято не считать за людей всех, чьё положение ниже твоего. — А я, к твоему сведению, результат важного эксперимента, и Алеон вряд ли допустит, чтобы меня просто так уничтожили. Он же старался, работал…

— Но я здесь всё равно главнее.

Дерхонис не кричал больше, не пытался доказать. В том, что он произнёс только что, парень не сомневался, и мнение других по этому вопросу его не интересовало.

— Что же ты бездействуешь, Винсент? — он снова развалился на кровати и спрашивал оттуда лениво, но с хищными интонациями.

— Мне нужен кто-то, на ком я смогу тренировать Фиелина. Ты, как я полагаю, не дашься, а на беспомощном Барклиафе я не стану.

— Будь по-твоему, — не стал спорить Дерхонис, вставая и идя к двери, которую он как следует пнул.

На «зов» явился тюремщик:

— Что вам?

— Приведите какого-нибудь человека, нам надо.

— Девчонки вам мало?

— Вам так сложно выполнить мою просьбу?

— И кого желаете, парня, девушку, мужчину, женщину? — тюремщик съехидничал, но Дерхонис воспринял его слова серьёзно и поинтересовался у Дашки:

— Кто тебе нужен? На ком твоя совесть позволит отыграться?

— Парня, — пришлось отвечать ведьме.

— Сейчас, — проворчал тюремщик, исчезая за дверью.

Предоставил он Дерхонису и Дашке почти что ребёнка, юношу лет четырнадцати, и удалился прежде, чем ведьма воскликнула:

— Этот слишком молод!.. Как ты сюда попал? — пробормотала она, разглядев его: фарфоровой белизны кожа, мелкие смоляные кудри, не такие уж длинные, чтобы собирать их в хвост, однако юноша сделал это, ненормально чёрные ресницы, привлекающие взгляд к великолепным глазам. Дашка даже подошла, чтобы рассмотреть их: потрясающий цвет, у зрачков — голубой, а к краю радужки темнеющий до оттенка морской волны. Черты лица оказались малость грубоватыми, но это красоты не портило.

Одет юноша был дорого но со вкусом, не вызывающе; и ведьма, и Дерхонис только через полминуты пристального разглядывания юного красавца заметили, что мантия его украшена изумрудами и сапфирами.

— Что же ты, мама, наделала? — вздохнул он.

Сокамерники приготовились слушать, даже Барклиаф поднялся в постели.

— Она у меня целительница, — не стал тянуть паренёк. — Так как семья у нас знатная, именитая, ей дали срок переучиться и переучить меня. Я тоже целитель. Мать из принципа не стала этого делать, у нас в роду если и появлялись маги, то только светлые. Я бы сам взялся за какой-нибудь из видов разрешённой магии, да только по книгам не могу ничего понять, мне нужно, чтобы кто-нибудь объяснял всё и показывал, а обратиться не к кому было. Срок вышел, а мы с матерью себя не изменили. Вот и кинули нас сюда.

— Почему не в обычную тюрьму? — недоумевала Дашка.

— Сейчас времена тяжёлые, для армии много чего нужно, так что сейчас народ не по тюрьмам, а по лабораториям распределяют. Маму, кажется, сразу на стол потащили, а меня — в запас, — он всхлипнул.

Дашке захотелось его пожалеть. Было в этом мальчике что-то совсем простое, но удивительно располагающее к себе, притягивающее. Даже речь у него такая была, хотелось ещё послушать, и голос звучал приятно.

— Приступай же, — настаивал Дерхонис, — или скажешь, что тебя что-то не устраивает?

— Нет, я не могу этого сделать, — заявила ведьма. — К твоему сведению, мне даже на войне было не по себе оттого, что приходится убивать и калечить. А этот юноша даже не враг мне. Скорее уж, товарищ по несчастью.

— Так ты будешь выполнять то, что я говорю?

— Могу тренировать Фиелина на тебе, — развела руками Дашка. — Целитель среди нас есть, так что не переживай, жив останешься.

— Леди, помните, из-за проклятия Книги Смерти сил светлой магии у чародеев почти не осталось, а я и без того был более чем посредственным целителем, — юноша смутился.

— Вот видишь, он сам признал свою ненужность, — продолжал давить Дерхонис. — К тому же он обречён, всё равно погибнет от рук некромантов или ядов алхимиков. Если его нечаянно загрызёт Фиелин, это, вероятно, будет ещё и более лёгкая смерть.

— Это отвратительно — так судить о людях, — Дашка оставалась непреклонной. — Каждый вправе выбирать, в чём он лучше других, и развивать это, и этот выбор столь огромен, что ненужных людей практически не бывает, а те, кто решил, что он существо бесполезное, сами себя заклеймили. За других определять мы не вправе.

— Выбор может затянуться, а времени ждать не всегда достаточно! Особенно в таких затруднительных ситуациях, как у нас! Наша жизнь есть величайшая ценность, величайшее благо, что мы имеем, и разбрасываться им нельзя, его надо оберегать всеми силами. Если тебе она не нужна, то королевству — очень даже! У тебя предназначение — избавить Альдану от кошмара Эвиланы Армад, но ты не рвёшься в бой, ты согласна сдаться её людям и воевать за них, ты эгоистка! — выпалил он. — Тебе можно простить нелюбовь к собственной шкуре, но то, что ты так подставила народ королевства — никогда!