«Самое интересное, что ее зовут вовсе не Лола», - вспомнил лейтенант, нажимая на кнопки аппарата. Ее настоящее имя было Мария Тереза. И, конечно, оно подходило ей больше, чем Лола. Это было, пожалуй, единственным проявлением кокетства с ее стороны… Хотя иногда, когда она с сигаретой в зубах и скрещенными на груди руками усаживалась на подоконник у себя в кабинете и, подтянув юбку до колен, выставляла ноги (совсем недурные, принимая во внимание ее габариты) на всеобщее обозрение и начинала хриплым голосом, растягивая слова на швейцарский манер, рассказывать подробности дела, обводя комнату при этом своими умными глазами, - тогда Марию-Терезу Жост хотелось назвать Лолой.

Она ответила после пятого звонка, и сердце Бартельми подпрыгнуло. Как было здорово снова услышать этот строгий голос, хриплый от неумеренного курения, немного задыхающийся, но подавляюще властный.

- Алло, мадам Жост! Это Бартельми. Я стою у вас на пороге.

- А что тебе надо от моего порога?

- Э-э… я веду в этом квартале расследование вместе с Садовым Гномом и… я пришел, чтобы глотнуть у вас свежего воздуха и кофе, если таковой случайно найдется.

- Мальчик мой, прежде всего ты пришел, чтобы меня разбудить.

- Вы еще спите! В это время! Поверить не могу!

- Не вижу, кому, кроме тебя, это мешает.

- Ну, я просто хотел сказать, что сиесты не в вашем духе.

- Оставь свои извинения при себе, Бартельми. Он пришел выпить кофе! Две секунды - я только влезу в халат.

«Как легион под Колвези», - подумал лейтенант, прождав добрых пять минут. Наконец дверь открылась, и показалась Лола с отекшим и помятым лицом, ее «дружелюбный» взгляд обжигал, как хлыст. Халат Лолы походил на тот, в котором щеголял Кларк Гейбл в фильме «Унесенные ветром», но он по крайней мере выглядел теплым. Поскольку стало холодно, и все такое…

Бартельми уже пару раз бывал у начальницы. Она жила в скверной двухкомнатной квартирке со слишком большим коридором и слишком маленькой кухней, отделанной в спокойных зеленых и розовых тонах, которые несомненно помогали сохранять философское спокойствие, когда владельцы пиццерии на первом этаже начинали раздавать указания своим служащим в любое время дня и ночи. Он снял ботинки, надеясь завоевать этим доверие хозяйки, и последовал за ней в гостиную. Почти вся комната была занята огромным столом, раздвинутым во все стороны. На нем лежала доска, а на доске - пазл, при одном взгляде на который начинала болеть голова.

- «Сикстинская капелла» из пяти тысяч кусочков, - объявила Лола. - Так сказать, порок в чистом виде. Я как дура собирала его весь вчерашний день. Из-за этого чертова Микеланджело я легла спать только в три часа ночи!

- Впечатляет, - сказал Бартельми.

- Ты правда хочешь кофе?

- Нет.

- Тем лучше, потому что меня тошнит. Я вылакала бутылку пятидесятилетнего портвейна: лицо Евы, изгнанной из рая, заставило меня повозиться. Я собираюсь приготовить мятный настой. Будешь?

- Обязательно, мадам.

- У тебя такой тон, как будто ты хочешь о чем-то попросить.

- Я ни о чем не хочу просить, мадам, кроме, разве что… Я чувствую себя совсем разбитым, но это не грипп.

- В твоем возрасте это не страшно.

- Вы предпочитаете рассматривать Сикстинскую капеллу, а мне бы хотелось, чтобы нарисованным был Садовый Гном. Его вид меня подавляет, методы приводят в отчаяние, а тупость - ошеломляет.

- Тщетна привлекательность того, что недоступно. Если умерла надежда, то должно умереть и желание.

- Молитва буддийской монахини? - спросил Бартельми без тени смущения.

Он давно привык к цитатам своей начальницы, которая в прошлой жизни преподавала французский и заставила не одно поколение школьников блуждать в его дебрях.

- Нет, элегия Берто. Я просто хочу попросить тебя усвоить одну вещь: ноги моей больше не будет в комиссариате.

- Все-таки с вашей стороны было неразумно уходить, когда до пенсии оставалось меньше года.

- Я пришла в полицию не за привилегиями государственной службы. А причины моего ухода касаются только меня.

- Ваши причины известны всем, - храбро возразил Бартельми, оставив ледяной взгляд начальницы без внимания. - Ваши причины зовут Туссен Киджо.

Лола Жост смерила своего бывшего коллегу надменным взглядом и, не говоря ни слова, направилась в кухню. Бартельми, убедившись, что в этом доме он все еще persona grata, [Лицо угодное (лат.).] слушал, как она гремела кастрюлями. Она вернулась, величественная, с каменным лицом, держа в руках поднос, на котором стоял чайник с горячим настоем и две чашки. Ее ужасающий халат волочился за ней, как шлейф.

- Убери-ка отсюда эту доску, да смотри не повреди «Сикстинскую капеллу».

Бартельми подчинился с вновь обретенным чувством облегчения от того, что есть рядом человек, достаточно компетентный и способный прояснить ситуацию и развеять окутывавший его туман. Начальница, руководитель, не терпящая ничтожеств. Конечно, это была иллюзия, но она так приятно грела душу. Ни один кусочек пазла не упал на зеленый ковер.

- Ну, рассказывай, - вздохнула она, - и тебе полегчает, и я развлекусь.

И Бартельми рассказал о белокурой Ванессе и двух ее подругах с Пассаж-дю-Дезир. О девушках, которые отнюдь не купаются в золоте и снимают маленькую квартиру в складчину, чтобы иметь возможность жить в центре Парижа. Он описал бледное нетронутое лицо жертвы, быстрое и сильное удушение, фокус с пылесосом, отсутствие в преступлении сексуального оттенка. Рассказал он и о ногах, несомненно отрубленных сечкой; Бартельми особо задержался на этих отрубленных и исчезнувших ногах. Он упомянул об отсутствии материала для анализа ДНК, потенциальных врагов, мобильного телефона и смысла. И еще этот контраст. Непонятный контраст между мгновенным удушением и грязным надругательством, нетронутым лицом и двумя липкими обрубками. И все это произошло со скромной служащей, не имевшей, если верить ее соседкам, темного прошлого. Никакого личного дневника, никаких писем, только этажерка с детскими книгами вроде «Девочки со спичками», куклы и мягкие игрушки.

Лола Жост обхватила пальцами горячую чашку; ее очки запотели от пара, и по глазам ничего нельзя было прочесть. Хладнокровно рассказывая ей об искалеченном трупе, он рисковал, ибо воскрешал в ней воспоминания о смерти лейтенанта Туссена Киджо. Его внезапный и насильственный уход из жизни стал началом проблем, той искрой, от которой разгорелся пожар, оставивший после себя только пепел. Под руководством своей начальницы все парни комиссариата Десятого округа объединились в сплоченную команду. Сейчас от нее остались лишь головешки: каждый день Садовый Гном еще подливал масла в огонь с наивной жестокостью дурачка, уже с утра теряющего интерес к работе. Неудивительно, что в результате всего этого хочется обратиться к психиатру. Не важно, зовут ли его Антуан или Жан-Гедеон. Далматин ли у него или обезьяна с Борнео.

- Я знаю Хадиджу и Хлою, - сказала Лола, прервав молчание. - Они официантки в «Дневных и ночных красавицах», ресторанчике на Пассаж-Бради, где я люблю посидеть. По-моему, они милые девушки. Груссе их немного помучает, но потом отпустит.

- Ну, на него это не похоже. Следов взлома нет. То есть либо у убийцы были ключи от квартиры, либо его впустила сама Ванесса.

- Ты прекрасно знаешь, Бартельми, что семьдесят процентов убийств совершается именно близкими жертвы или ее друзьями. Ну, а если это знаешь ты, то уголовная полиция и подавно. Он работает с соседками Ванессы. Да любой нормальный полицейский сделал бы то же самое.

- Образ мыслей Садового Гнома беспокоит меня гораздо меньше, чем стиль его работы.

- Я дам тебе хороший совет, Бартельми: предоставь все времени. И ты увидишь: все образуется.

- Но сердце мне подсказывает совсем другое. А оно редко ошибается.

- Ты знаешь метафизику пазла, Бартельми?

Он ограничился тем, что отрицательно покачал головой.

- Нужен один-единственный, кусочек, и тогда вся вселенная собирается в единое целое. При условии, конечно, что ты ограничишь вселенную разумными рамками. Рамками вселенной, которая нам доступна. Когда ты сгибаешься под непосильным бременем, надо просто облегчить себе ношу, Бартельми.