Лиувилль аль-Джаззар вошел в коричную лавку. Хаим-Аншел поднял на него глаза и поспешно вышел ему навстречу из-за кассы.

   - Габриэль Лиувилль де Луси, граф де Ланселье. Мы соседи, мне принадлежит тот дом, - плавный жест руки Лиувилля пояснил, что нужно выйти, свернуть налево и еще раз завернуть за угол.

   - О, я много раз думал: кому принадлежит тот прекрасный дом? - поддержал разговор Хаим-Аншел, вытирая руки о передник.

   - У меня несколько домов в Париже, но дело не в этом, - сказал Лиувилль. - Я пришел к вам поговорить о важном деле, мсье Шнайдер.

   - Сию минуту, - воскликнул Хаим-Аншел. Он протер кружку, нырнул под прилавок и подал Лиувиллю аль-Джаззару пенящийся напиток, который был очень хорош в жару и названия которого обычно не знал, да и не мог знать никакой парижский аристократ: из дальних стран прибыл этот рецепт. Прежде чем поднести кружку к губам, Лиувилль привычным движением всыпал в напиток перец и корицу из стоявших на прилавке глиняных чашек: он пил напиток именно так, как его пьют в жарком Иерусалиме, в Медине и Дамаске. Хаим-Аншел восхищенно зацокал языком.

   - Таам тов, хороший вкус, - сказал он в знак одобрения и приготовился слушать.

   Лиувилль несколькими стремительными штрихами обрисовал свое материальное положение. Каждая из французских фамилий, входящих в его полное имя, содержала указание на наличие поместья - цветущего и приносящего постоянный доход, а вовсе не лежащего в руинах, пережив свои лучшие времена при короле Филиппе I, как то по большей части бывает у парижской знати. Затем - виноградники, мельницы, рыбные пруды.

   Хаим-Аншел потрогал свой нос.

   - Я четырнадцать лет как вдовец. У меня не было детей в этом браке, к несчастью, - сказал Лиувилль, - или к счастью, ибо все, что я имею, перейдет теперь к моему наследнику, если он у меня появится.

   - Я не вижу, чем я, бедный торговец, могу помочь такому состоятельному и уважаемому человеку? - осторожно проговорил Хаим-Аншел, поворачиваясь к Лиувиллю правым ухом, которое лучше слышало.

   - У вас есть небывалое сокровище, и в вашей власти уступить его мне или отказать. Это ваша дочь. Дом моих предков стоит на этой улице с 1577 года, и только теперь я понял, для чего он был здесь построен, почему за все годы никто из Лиувиллей не продал его и не переехал в другое место: чтобы вы открыли рядом лавку, и я и ваша дочь смогли увидеть друг друга. Глядя на себя, я вижу множество недостатков, мсье Шнайдер. Я ясно сознаю, что недостоин руки вашей дочери и все же осмеливаюсь просить ее.

   - Моей дочери? Азохн вэй, как это можно?

   - Подумайте, она будет близко к вам, она сможет навещать вас в любое время, когда захочет!

   Хаим-Аншел суетливо поглаживал бороду: он был в не совсем ловком положении. Он готов был согласиться, - думая об этой партии, он мысленно целовал кончики пальцев, - и он не медлил бы ни минуты, - но совершенно не понимал, о которой из его дочерей идет речь. В конце концов решил, что о красавице Рохл-Эльке, хотя не исключал, что графу де Ланселье могла попасться на глаза и Эсфирь, часто помогавшая в лавке. Наконец, поскольку Лиувилль по-прежнему не давал никакого намека, он почесал у себя под бородой и решился спросить напрямую:

   - Так вы о Рохл-Эльке?

   - Что?.. - удивился Лиувилль. - Боже мой, нет. Я о Ребекке!

   ...Ребекка обожала Габриэля. Точнее, сначала она его не знала и немножко побаивалась.

   Когда они только переехали в этот дом и открыли коричную лавку, и Ребекка заняла свою комнатку на чердаке, и в первое же утро высунулась из окна и стала потягиваться, ее заметил господин из дома напротив. До его окон было рукой подать - расстояние как раз протянуть бельевую веревку, - только окно Ребекки было чуть повыше. Это был смуглый, не такой уж молодой человек с живыми глазами и такой складочкой у губ, как будто он иногда хочет что-то сказать, но удерживается и молчит. Он ходил по кабинету или мастерской с каким-то инструментом в руках, но увидев Ребекку, заплетавшую волосы в две косы, подошел к окну, облокотился о подоконник и улыбнулся. Это у Ребекки был чердак с наклонным потолком под самой крышей, а у него было еще второе окно позади, на восточную сторону, и стена, занятая книгами до потолка, и загадочное устройство рядом - с качающимся маятником, но притом со шкалой с делениями, как у барометра. "Неприлично торчать из окна в одной сорочке и рассматривать чужие вещи", - подумала было Ребекка без уверенности. Но когда человек в окне напротив улыбнулся, сразу стало ясно, что он позволит разглядывать прибор сколько угодно за право спокойно рассматривать мандолину с бантом и фарфоровую, в одежде из цветных лоскутков куклу Коломбину в комнате позади Ребекки.

   Как-то утром Ребекка, умывшись и наплескав воды себе за шиворот, чтобы вернее проснуться, вернулась в свою комнату и увидела, что кусок беленого потолка между двумя изъеденными жучком деревянными балками занимает немножко пляшущая цветная картинка.

   В окне напротив стоял тот самый человек, положив руку на окованную медными кольцами черную трубу нового прибора, который и наводил на ее потолок луч.

   - Вы ученый? - спросила Ребекка.

   Человек из окна напротив молча указал ей пальцем на потолок, - смотри. Рассмотреть картинку на потолке можно было только улегшись навзничь. Ребекка, не теряя времени, кинулась на постель и прочитала погромче вслух подпись внизу картинки, чтобы дать понять тому удивительному человеку, что она может разглядеть буквы. На потолке мелькнула тень руки экспериментатора, изображение быстро перестало плясать, и установилась оптимальная резкость. Тогда Ребекка принялась рассматривать все, что показывают, и читать подписи к рисункам, как можно громче, чтобы господин из дома напротив слышал, что она дочитала, и знал, когда пора менять картинку. Это была сказка о девушке, которая жила на самом верху башни, высоко над городом, и один чародей, который умел оборачиваться ястребом, прилетал к ней и приносил утреннюю газету. Чем дальше Ребекка смотрела, тем больше она понимала, что только очень хороший человек мог сочинить такую добрую историю. Когда история кончилась, Ребекка слезла с постели и высунулась из окна. Человек с потрясающей черноты глазами из дома напротив тоже подошел к окну, одетый по-домашнему, в рубахе с раскрытым воротом.

   - Как тебя зовут?

   - Ребекка, - сказала Ребекка.

   - А меня - Габриэль.

   Через три дня Ребекка забыла закрыть на ночь ставни, и когда она проснулась утром, ей показалось, что она в каком-то волшебном дворце. Долгое время она не могла оторвать взгляда от стены. Во всю стену она видела невероятный орнамент, который все время менялся, каждый новый был красивее предыдущего, - как будто стена ее комнаты была выложена огромными отшлифованными драгоценными камнями, которые сияли, переливались и все время меняли цвет и форму. "Я не сплю, - уверенно сказала себе Ребекка, посмотрев на свои обкусанные ногти. - Тогда что же это такое?" Ее стена показалась ей на миг бассейном со снующими в нем золотыми рыбками и сразу вслед за тем расцвела лилиями, как сад.

   - Это придумал Габриэль, он не ученый, он рав маг, волшебник, - сказала себе Ребекка, быстро спуская ноги с постели и шаря ими в поисках домашних туфель.

   Габриэль стоял у окна, прислонившись к открытой створке. За ним струились каскады воды - вода падала с высоты и вновь поднималась, - на столе в его рабочем кабинете была собрана стеклянная конструкция, не уступающая фонтанам Версаля. Превращение комнаты Ребекки в волшебный дворец, оказывается, было результатом работы большого стеклянного колеса, приводимого в движение водой.

   Ребекка хлопнула ладонью по губам. Еще два часа, пока солнце не перевалило через гребень крыши, комната Ребекки оставалась Дворцом Ветров, садами Семирамиды. Габриэль улыбался.

   С тех пор Ребекке странно было даже подумать, что когда-то она жила на улице Лезуа. Ее робость в обращении с Габриэлем давно исчезла, потому что теперь она точно знала, когда можно его беспокоить, а когда нет, когда он садится за работу и когда он заканчивает ее.