- Если есть такое желание, я помогу его осуществлению, - сказал Лиувилль аль-Джаззар, с живостью перекидывая ноги через скамью, на которой сидел, и комкая газету. В газетенке говорилось, что сегодня ночью в столицу прибывает авантюристка первой величины, воистину богиня по вытряхиванию денег - Доминик Берто. Эта новость сопровождалась штриховым изображением молодого человека изящного вида.

   - Быстро, Греви, запишите там: Этьен... Эжен Д'Артуа. И выбросьте эту газету.

   Его секретарь записал это грифелем на кафельной плитке, откуда легко было стереть все что угодно, за что Лиувилль аль-Джаззар и пользовался охотно этим способом. Этой плиткой была выложена часть стены над конторкой.

   Лиувилль аль-Джаззар мельком взглянул на окно под стрехой соседнего дома, но оно было плотно закрыто ставнями.

   - Я продолжаю, - предупредил Лиувилль, снимая с огня джезву с кофе. Греви отложил грифель и обмакнул перо. - Рассматривая знаменитую задачу аль-Фахри, известную как задача о разделе наследства, мы нашли последовательность, описывающуюся следующей реккурентной формулой: аn fit uno in radicem quadratam numeri quinque divisо...

   Габриэль ибн Халид Лиувилль де Ланселье аль-Джаззар был человеком далеко не молодым и очень занятым. Его имя не должно никого смущать, оно имеет свою историю. За полвека до его мать, урожденная Лиувилль, выскочила без памяти за потрясшего ее слабую душу араба из Дамаска Абу Джебраила Халида ибн Фархада ибн Джауфа ибн Абу Саида аль-Джаззара, не успев ничего понять, да так и не имела времени опомниться за тридцать пять лет их брака, ибо характер ее мужа и его манера держаться больше всего напоминали песчаную бурю - самум. Халид аль-Джаззар повел себя как настоящий мужчина: во-первых, ради Изабель Лиувилль он принял христианство, во-вторых, никогда не напоминал ей об этом. В те времена нравы были строже, поэтому каждое воскресенье он, с лицом неподвижным, безмятежным и загадочным, не шелохнувшись отстаивал трехчасовую мессу.

   Замок Ланселье, четыре другие поместья, мельницы и виноградники давали возможность Лиувиллю аль-Джаззару не оставлять научных изысканий, не теряя в то же время уважения общества; гены более древней нации побеждали, и его глаза и оттенок кожи напоминали о солнце пустыни, где Лиувилль никогда не бывал; однажды, когда король спросил, как вознаградить его за какую-то услугу, он не задумываясь и без улыбки ответил: "Пожалуйте мне титул Шейх-ар-Раис - Царь ученых"; в ответ на просьбу маркизы де Клюни чувствовать себя у нее в салоне как дома Лиувилль, целуя ей руку, заметил: "Дом кочевника - его верблюд"; за исключением этих мелких шуток, это был самый просвещенный и цивилизованный из подданных Франции. Лиувилль занимался вариационным исчислением, свойствами экстремальных кривых. Кроме того, он поддерживал и искусство - тем, что мог подняться даже по пятистам - по шестистам при необходимости - ступенькам в мастерскую художника в душной мансарде, пропахшей всякой дрянью, отводил липшую к рамам паутину той же рукой, которой чертил экстремали, и если видел там что-то приличное, покупал, почти не торгуясь.

   ...Тем временем в мусорной корзине сама собой слегка шуршала, не соглашаясь с тем, как именно ее смяли, газета. Из нее следовало, что: Доминик Берто поражает предприимчивостью, в некотором роде это гордость страны, большинство ее поступков неблаговидно, почти каждый второй ее поступок является браком, каждый брак приносит ей золотые горы со смертью очередного немолодого вдовца, с которым она связала свою судьбу, она хороша, как Артемида на охоте, изобретательна, как восточный визирь, безжалостна к кому ей в голову взбредет и может переодеваться в мужское платье. В мужском обличье ее зовут Эжен Д'Артуа. Ей очень идет. Эжен Д'Артуа, в свою очередь, повытряс немало денег из спесивых англичан, показывая им их прошлое в Кристалле Судеб, изъясняя символы коптских рукописей и прельщая дам негромкими беседами об алхимии в глубине будуаров. Описания ее приключений могут затмить большой фейерверк в Версале. Талантливого человека не надо измерять повседневными мерками, это дар Небес. Наше Отечество ценит своих героев.

   - Во сколько же? - спросил Лиувилль аль-Джаззар.

   - Около девяти вечера на мосту Сент-Женевьев, - сказал Греви, который не однажды выбегал на лестницу черного хода и справлялся о чем-то у слуг.

   - В темноте, - сказал Лиувилль. - Хорошо, - он улыбнулся. - Сделаем ход совой. Минервы.

   Выражение "сделать ход кем-то или чем-то" было в ходу между Лиувиллем и Греви, причем дальше, как правило, шло не название шахматной фигуры. Лиувилль мог сказать: Сделаем-ка мы ход Сенекой, или министерским мандатом, или даже архиепископом, - в зависимости от того, что он задумал.

   В половине девятого Лиувилль устало провел рукой по лбу, отложил свои комментарии к Декарту и оделся. Через полчаса он уже останавливал на мосту карету.

   - Будь вы немного постарше, я не задумываясь похитил бы вас, мадемуазель, связываться же с таким ребенком мне не позволяет совесть, - сказал он, отчего Доминик разулыбалась еще прежде, чем успела выяснить причину задержки. - Габриэль Лиувилль де Луси, граф де Ланселье. Счастлив оказаться первым, кто приветствовал вас в Париже. Быть может, вы выйдете из экипажа, и мы пройдемся пешком? Очень тепло, - в это мгновение он заметил в глубине кареты Кристалл Судеб, который Доминик в дороге приобнимала одной рукой - видимо, чтобы не разбить. - О, это нужно, возможно, для других. Я не сомневаюсь в ваших колдовских способностях.

   Иногда Лиувиллю аль-Джаззару надоедало помнить о необычности его внешности для этих широт. Когда он опустил веки с тем, чтобы мимика лица соответствовала полупоклону, в лице его проявилось десять поколений астрологов Басры и Магриба. Когда он поднял глаза, стало еще хуже.

   - Предупреждаю, вас будут рвать на части, приглашать во все дома, но прошу вас: смотрите, вот я снимаю с мизинца этот перстень с бриллиантом, конечно, он будет спадать у вас с пальца, и все же носите его; если камень потускнеет при очередном приглашении, значит, я против того, чтобы вы шли туда и вижу в этом опасность. Для себя, разумеется.

   - Вы оригинальны.

   - В моем возрасте я не могу себе позволить заурядность: вы же на меня не взглянете.

   С этой минуты бурный роман между приезжей и эксцентричным ученым, роман, о котором очень говорили в обществе, был предрешен.

   - Думаю, мой экипаж там давно уже превратился в тыкву, - сказала Доминик, увлекаемая Лиувиллем прочь от моста Сент-Женевьев.

   ...Доминик забавляла полная покорность Лиувилля. С ее точки зрения, он все свое время проводил у ее ног. В действительности все эти дни Лиувилль занимался целесообразностью применения мнимых чисел при анализе задач с рациональными величинами.

   - Мой дорогой Габриэль, если что и может подтвердить вашу любовь, это что-то... более долговечное. Цветы прекрасны, но к ним не хватает... бриллиантового колье. Да, почему бы и нет? Хочу колье из тех же цветов, повторенных в бриллиантах. И к нему, к нему, к нему... диадему. Точно такую же.

   Слова эти не принадлежали Доминик. По крайней мере изначально. Эти слова говорил с утра Лиувилль аль-Джаззар, допивая кофе, в качестве рекомендации для Греви. Он уже купил с вечера подвернувшееся колье с диадемой вместе, цветы же, о которых шла речь, еще не были куплены, однако продавались на углу и были видны Лиувиллю в окно. Подобрать цветы к колье было проще, чем наоборот, тогда как при перестановке мест слагаемых впечатление достигалось более сильное, а сумма не менялась; это была алгебра, аль-джебр, - перенесение отрицательного члена в другую часть уравнения с противоположным знаком.

   - Я занят сегодня до вечера. Объясните этой прекраснейшей из роз в саду Аллаха, что я поехал заказывать ее изображение, чтобы... чтобы молиться на него.