Чуть погодя Мурка проснулся. Он лизнул мальчика в лицо своим длинным языком, тихонько отполз в сторону, поднялся, покрутился и пошёл посмотреть, у себя ли капитан. А мальчик знай себе спал.

Дело шло к вечеру. Ветер совсем затих. Море сверкало, словно огромное зеркало. Провожающие начали прощаться. Кто целовался, кто плакал, кто смеялся. И вскоре с корабля сошёл последний провожающий.

Капитан поднялся на мостик, рулевой стал у штурвала. Убрали трап, отдали концы. Триль-траль — прозвенел телеграф, передавая в машинное отделение команду капитана:

— Тихий вперёд!

Корабль задрожал и начал медленно отваливать от причала.

Ребята кричали с пристани:

— Мурка! Мурка!

Но Мурку уже не трогали эти крики. Расставив ноги, он стоял на палубном люке и не отрываясь смотрел на командный мостик, где находился его капитан.

Всё набавляя ход, «СРТ» скользил по Таллинскому заливу.

Долгое плавание началось.

Вы видели, как мальчишки подражают походке моряков?

Это делается так. Надо шагать по гладкой и устойчивой земле, не сгибая широко расставленных ног. Впрочем, дело не в ногах, а в том, как раскачивается верхняя часть тела, как плечи наклоняются то влево, то вправо. Важно, чтобы шапка была сбита набок, а глаза сощурены, чтобы подбородок был выставлен вперёд и чтобы выражение лица было моряцким. При этом, конечно, следует воображать, что земля под ногами качается и что ухватиться не за что. В этом есть своя лихость, свой шик. Нет в этом, к несчастью, лишь одной «мелочи» — моряцкой походки. Моряк, особенно нынешний моряк с пароходов и теплоходов, конечно, ходит во время большого волнения расставив ноги, но когда качка становится слишком уж свирепой и всё, что не принайтовлено, съезжает с места, то он предпочитает за что-нибудь держаться.

На палубах сельдяного траулера натягивают во время шторма стальные тросы. Держась за них, можно пробраться с кормы на нос. Моряк дожидается краткого спада между двумя волнами и тогда пускается бегом, не особенно думая о том, правильно ли у него раскачиваются плечи и такое ли у него выражение лица, какое требуется в подобных обстоятельствах. Важнее пробраться через палубу относительно сухим и невредимым, чем показать, что у тебя искусная морская походка. Из-за последней можно, чего доброго, и «к рыбам на обед отправиться», как гласит поговорка.

Говорю всё это к тому, что на суше мы порой ложно представляем себе море и жизнь в море: представляем их либо слишком красивыми, либо слишком страшными.

Не ждите от меня рассказа о том, как сухопутные собаки, прежде чем стать судовыми, представляют себе море. О том, как собака впервые просыпается в море. Как она видит, что вокруг лишь вода, вода, вода… Как она вдруг испытывает страх. Как потом она начинает любить море, а вернувшись на берег, ходит по земле на манер заправского судового пса. Всё это не соответствует истине, потому что собаки не боятся моря. Во время шторма их не выпускают на палубу, а сами они туда не рвутся. Собака относится с величайшим равнодушием и к морю, и к океану, и к тому, кто живёт в его глубинах или на поверхности, если не считать чаек. Собака привязывается к кораблю и к его команде, но не к морю…

Мурка проснулся в шесть утра. Его разбудил сигнал подъёма, донёсшийся из коридора. Мурка рассердился. Вчера он очень устал, и ему хотелось поспать ещё. И потому он принялся лаять.

Капитан, лишь недавно вернувшийся с ночной вахты, недовольно крикнул:

— Замолчи, пират!

Тут Мурка вспомнил, что капитан стащил его ночью с постели, куда улёгся сам, и положил на рогожку у двери. И они потом долго препирались: капитан — шутливо, Мурка — довольно злобно.

Я спал в той же каюте на диване, и потому пёс, рыча, бросился ко мне и вцепился зубами в одеяло. Я попытался успокоить Мурку, но безуспешно. Его раздражал незнакомый пронзительный звук в коридоре, похожий на дверной звонок, раздражала непривычная обстановка и то, что пол в этой комнате всё время слабо дрожал. Да и вся комната покачивалась.

Видно, пса беспокоили и запахи корабля. Например, запахи машинного отделения, проникавшие в каюту. Впрочем, некоторые запахи, а именно те, что доносились из камбуза, где кок и юнга готовили завтрак, были очень приятны.

Кроме того, с палубы доносились шаги и голоса поднявшихся моряков. Пёс ужом вился между диваном и дверью. Он выл, грозно лаял, хотел любой ценой выбраться из каюты.

Пришлось мне одеться и пойти с Муркой на палубу. Что тут началось! Он носился от человека к человеку, хватался зубами за канаты, кружился волчком. Но скоро ему стало скучно на палубе. Он был голоден. Его привлекали запахи камбуза. Надо было во что бы то ни стало подружиться с коком.

Занятно было наблюдать, как Мурка подбирался к камбузу. Виляющий хвост свился колечком. Морда стала хитрой и ласковой, взгляд — заискивающим. И ни один волосок не был ощетинен.

— А, явился, старый жулик! — встретил его кок.

На том корабле, где он служил прежде, жила очень вороватая собака.

Но Мурка ничего не собирался красть. Он смотрел коку в глаза и тявкал. А когда перед ним поставили миску с едой, завилял хвостом и стал есть.

Начиная с этого дня между Муркой и коком установились странные отношения. Вроде бы и дружные, а вроде бы и нет. Когда кок появлялся днём на палубе, Мурка смотрел на него безучастно, как на пустую бочку. И крайне неохотно разрешал себя погладить. Но трижды в день он прикидывался преданнейшим другом кока: в полседьмого — во время завтрака, в двенадцать — в обед, и в восемь — во время ужина. Есть-то ведь надо, а накормить мог только кок. Отсюда и возникла эта дружба по расписанию.

Кок не входил в число истинных друзей Мурки. К ним принадлежали на первых порах капитан, второй механик, два матроса и я. Потом к нам присоединились радист и мастер лова. С этими людьми Мурка затевал шуточные драки, ходил за ними по пятам и слушался каждого их слова, даже в том случае, если на него сердились. Кость, полученная от капитана, была ему дороже, чем обед из двух блюд, которым кормил его кок. Вот и разберись тут в душе собаки, в её понятиях о верности и благодарности.

Итак, Мурка впервые позавтракал в море. Увидев, что миска уже пуста, он залаял. Не дружелюбно и не заискивающе, а требовательно. Ему дали ещё. Но пёс и не притронулся к еде. И снова залаял — на этот раз жалобно.

Потом мы научились понимать значение этого лая. Псу хочется пить, хочется пресной воды. А самому её на корабле не добыть. Если в море забудешь накормить собаку, это не беда: она что-нибудь украдёт. Но о пресной воде забывать нельзя — это закон.

И Мурке дали воды. Пил он жадно. А напившись, словно забыл о коке и тут же побрёл на палубу.

Было чудесное солнечное утро. Море сверкало. Килевая струя блистала, будто золотой ручей. Волн почти не было. А вокруг, до самого горизонта, простирался под ясным синим небом синий простор. Со всех четырёх сторон нигде не было видно ни островка, ни полоски берега.

Мурка положил передние лапы на поручни и посмотрел на море. Глаза у него стали сонными, веки смыкались. Он протяжно зевнул. Ему стало скучно. В жизни он не видел ничего более неинтересного, чем эта безбрежная равнина. Ни деревца, ни дома, ни сада. Лишь вдали пролетела одинокая чайка. И бесконечно катились волны — маленькие серые холмы. Даже запах моря казался скучным его чуткому носу.

Говорят, что собаки не различают цвета. Думаю, что так. Лишь этим можно объяснить, что такие умные животные остаются равнодушными к красоте моря.