Лизетт тяжело вздохнула.

– Как это грустно и безысходно!

– Согласен, но ни вы, ни я не в силах что-либо исправить.

Лизетт кивнула, искренне сочувствуя судье.

Шли дни и недели. Судья настоял, чтобы в комнату Лизетт с чердака перенесли старинную колыбель. За время пребывания в этом доме Лизетт существенно пополнила гардероб будущего ребенка, аккуратно складывая все вещи в выдвижной ящик комода. Иногда ей нездоровилось, она быстро уставала. Доктор уверял, что беременность протекает нормально, единственное, что ей нужно, – не переутомляться и как можно больше отдыхать, но это – при всем желании – было невозможно. Лизетт очень волновалась за ребенка, но оптимизма не теряла.

Она была почти счастлива в доме судьи, если бы не страх перед Стефанией. Та только и ждала удобного случая избавиться от Лизетт. Стефания находила любой повод придраться ко всему, даже к меню, которые Лизетт обсуждала с поваром; зорко следила за тем, как бы судья не возобновил свои вечеринки со старыми друзьями – он любил их устраивать до болезни. Стефания не знала, оставит Лизетт ребенка или отдаст на воспитание приемным родителям. Судья Уанвиль не считал нужным посвящать ее в детали. Он вообще не желал иметь с ней дело. Своими визитами Стефания и без того вносила в дом слишком большую неразбериху. Скорее всего, ей стало известно, что в последнее время свекор иногда приглашал Лизетт в театр и на концерты, но предпочитал об этом помалкивать в присутствии Стефании. Ему нравилось быть в обществе Лизетт. Судья не любил выходить один в свет и, если бы не Лизетт, не оторвался бы от своего кресла. Его радовала ее красота, нравились ее умные замечания. Лизетт была в курсе событий и могла говорить с ним на любые темы.

Однажды утром Лизетт отправилась в город за покупками и случайно заметила обрывок старой афиши, смытой недавними сильными дождями. Прочитав стоявшее на ней имя, она остановилась как вкопанная. Это была афиша выступлений Даниэля, судя по дате, он со своим шоу был здесь в прошлом году.

Интересно, как его дела, насколько он продвинулся со своей камерой, думала Лизетт. Она искренне желала, чтобы, у него все в жизни складывалось благополучно. Когда ей в газетах попадались заметки о достижениях в этой области, где шла жесткая конкуренция между изобретателями, она вырезала их и хранила. Она хотела быть в курсе всех дел, касающихся профессии Даниэля. Техника совершенствовалась, но до изобретения идеальной камеры для съемки движущихся изображений было еще далеко. Совсем недавно Лизетт прочитала заметку о том, что кто-то уже использует камеру с фиксированными пластинами для этих целей, а месяц назад услышала о человеке по фамилии Хьюз, который запатентовал устройство под названием «хореутоскоп», вызвавшее огромный интерес во всем мире, но что оно собой представляло, Лизетт, конечно, не ведала. Она лишь в общих чертах знала, что изобретение устройства, способного заставить предметы, людей и животных двигаться на экране, вполне возможно. Правда, многие вполне довольствовались фотографией в рамке или ручными приспособлениями для демонстрации диапозитивов самого разнообразного содержания – от спортивных событий до мировых достопримечательностей.

Новый, 1894 год выдался снежным и ветреным. Холодная промозглая погода стояла вплоть до конца марта. Лизетт была уже на восьмом месяце беременности и чувствовала себя неважно. Когда ей представлялась такая возможность, она старалась отдохнуть у камина в своих апартаментах. Устроившись в кресле, вытягивала ноги на банкетке, укрыв их теплым пледом. Когда судья Уанвиль пригласил ее на очередную театральную премьеру, она, превозмогая слабость, приняла приглашение, чтобы не огорчать его.

– Это билеты на сегодняшнюю премьеру, – радостно объявил он, одной рукой помахивая билетами, а другой опираясь на трость. – Жерар помог достать их. Собирайтесь, дорогая, и давайте доставим себе удовольствие.

Лизетт смутилась.

– Сегодня так холодно на улице.

– А мы быстро сядем в карету с теплыми сиденьями. Об этом не беспокойтесь.

Судья видел, как она поеживается от холода и потирает руки, и не на шутку встревожился. В последнее время она выглядела бледной и уставшей. Подозревая, что Лизетт простудилась, он мгновенно принял решение. Стуча тростью по ковру, он прошел через всю комнату и дернул шнур колокольчика. На его зов немедленно явилась служанка.

– Скажите Жерару, чтобы он поднялся в будуар моей покойной жены и принес оттуда соболье манто. Я хочу, чтобы мадам Декур надела его сегодня вечером. Она не должна мерзнуть на холоде.

Лизетт от удивления раскрыла рот. Вскоре пришел Жерар, держа в руках меховое манто.

– Я не могу это надеть!

– Нет, можете! Считайте, что я оказал вам честь. Я желаю, чтобы вы не мерзли в этот вечер.

Надев манто из соболей, Лизетт почувствовала необычайное удовольствие, втайне благодаря хозяина за его жест. У судьи Уанвиля была собственная ложа в театре, и на короткое время Лизетт, наслаждаясь спектаклем, забыла обо всех горестях. В фойе, выходя из театра, они столкнулись с Аленом и Стефанией. Ее лицо исказилось от злобы, когда она увидела соболье манто на плечах экономки. Ален, не понимая, что происходит, продолжал улыбаться и беззаботно болтать. Стефания не проронила ни слова. На следующий день ближе к полудню в дом как ураган ворвалась Стефания и ринулась прямо в салон, где удобно устроился в кресле ее свекор, мирно потягивая коктейль с бренди, просматривая свежую газету. Он изрядно устал после вчерашнего спектакля и собирался немного подремать в кресле, когда закончит читать последнюю страницу. Громко распахнув двери, Стефания с развевающимся на шее шифоновым платком влетела к свекру, являя собой олицетворение мести.

– Как вы позволили этой служанке надеть соболье манто? – визгливым от бешенства голосом прокричала она. – Эта девица щеголяла в нем, как хозяйка дома! Не удивлюсь, если многие в это поверят! Вчера я промолчала, не высказала вам все, что думаю. Ален просил меня этого не делать. Ваши заигрывания с прислугой меня просто поражают.

На ее лице, на миг мелькнуло фальшиво-страдальческое выражение, которое мгновенно сменилось прежней злобой.

– Вы даже не представляете, как мне стыдно постоянно извиняться за ваши выходки перед людьми, которые видят вас вместе с этой служанкой. А вчера вы вытворили такое, что станете теперь посмешищем для всех. Наконец-то все поймут, что вы окончательно выжили из ума.

Швырнув на пол газету, судья с трудом поднялся с кресла и, схватив трость, вплотную подошел к невестке.

– А теперь довольно! – гневно произнес он.

– Довольно? Я еще даже не начинала. Неужели имя Уанвилей для вас ничего не значит? Подумайте об Алене! О его репутации! Малейший скандал может повредить его карьере. Он потеряет своих клиентов.

Она возбужденно расхаживала взад и вперед, нервно потирая руки.

– Я сразу поняла, как только увидела эту молодую особу, откуда ждать неприятностей. С вашим пристрастием к сирым и убогим, с вашим старческим маразмом вы даже не в состоянии понять, что вас одурачили. Мне сразу стало ясно, что эта девица преследует свою цель. Вы могли стать легкой добычей для нее – несмотря на старость и беспомощность, вы по-прежнему остались все тем же похотливым сластолюбцем, каким всегда были.

– Эта девочка годится мне во внучки, – прорычал судья, дрожа всем телом. – Мне восемьдесят восемь лет, я пользуюсь уважением всех людей, кроме моей собственной невестки. Кому, кроме вас, могла прийти в голову такая несусветная чушь? В моем доме давно не было такого порядка, как с приходом этой женщины. К тому же, мне приятно ее общество. Если бы не она, моя жизнь превратилась бы в унылое существование. Я слишком многое упустил за годы своей болезни.

Стефания язвительно закусила губу. Ее щеки покрылись красными пятнами. Она отчаянно замахала руками, демонстрируя тем самым несогласие со свекром.