Я еще раз проверил узлы на руках и ногах моих «подопечных», засунул им кляпы поглубже и осторожно вышел на улицу. Вокруг дома все казалось тихим и спокойным, как и полтора часа назад. Похоже, соседи не услышали выстрелов и никого не вызвали. Кроме резкого карканья ворона, качавшегося на нижней ветке засохшего дерева, никаких посторонних звуков я не услышал.

Выйдя на параллельную улицу, я пошел вдоль каких-то увитых плющом узорчатых заборов, мимо ухоженных садиков, отделявших от улицы частные владения. Меня продолжала преследовать мысль: «Почему он пошел за мной? Что заставило его рисковать? Я ведь чужой и для него, и для их организации!»

В конце маленькой улочки показались огни проспекта, а за ними и достижения современного человечества – телефоны-автоматы. Через несколько минут я доложил обо всем в Тель-Авив, связался с берлинской группой оперативной поддержки Моссада и, получив подтверждение скорого прибытия, вздохнул с облегчением. Теперь я хотя бы не один. Нервная дрожь постепенно пошла на спад, вернулась способность логично мыслить. Все бы ничего, если б не гибель Моше. Вернувшись в дом, я проверил пленников. Те от страха даже двигаться боялись. Ну что ж, есть хотя бы кого допросить…

Группа из четырех человек прибыла примерно через час. Они тихо собрались у места недавней перестрелки и склонили головы в память о погибшем товарище. Несколько напряженных секунд прошли в полном молчании. Затем старший группы прошел в комнату, где полулежали на полу связанные пленники. Выражение лица израильского оперативника не вызывало сомнений в его намерениях. Подойдя вплотную к одному из террористов, он залепил ему крепкую пощечину. Голова несчастного резко дернулась, кляп вывалился изо рта. В глазах читался ужас ожидания неизбежных пыток. Коротко и резко моссадовец произнес: «Ну?» Другой пленник тоже попытался что-то сказать, но ладонь израильтянина с неменьшей силой опустилась на его щеку, оставив алеющее пятно. Пары пощечин вкупе со смертельным страхом оказалось достаточно, чтобы патриотизм быстро выдохся, и за первыми робкими словами последовал бурный поток признаний.

План сорванной операции предполагал захват израильского консульства в Берлине. Пленные заложники должны были послужить разменной монетой в торге за освобождение палестинских бойцов сопротивления, заключенных в тюрьмах Израиля. В соответствии с директивой разработчиков акции, если условия сделки не будут приняты, заложники подлежали уничтожению. Первым в списке значилось имя консула, и по мнению «идейных вдохновителей», подобная угроза должна была сработать безотказно. В ходе допроса выяснилось также, что Халед лично знал Алекса, поскольку тот завербовал его в осведомители КГБ во время учебы в Москве. Алекс, работавший с палестинскими террористическими группами за границей, за двадцать пять тысяч долларов согласился составить технический план операции и достать оружие в Европе. По всему выходило, что он одиночка, действовавший на свой страх и риск, и искать такого в ближайшее время будут навряд ли. Видимо, он до сих пор числится на задании, а его начальство наверняка даже понятия не имеет, в чем он был замешан.

Итак, на один из моих вопросов получен совершенно определенный ответ: КГБ в этой истории не замешан. Ответ на второй, еще более важный вопрос – цель акции – тоже получился исчерпывающим.

Закончив с допросом, моссадовцы решили инсценировать перестрелку. В руки мертвецов вложили пистолеты, немного поработали над позами, и группа по одному, с перерывами в несколько минут, покинула особняк. Через полчаса один из оперативников позвонил в полицию и на ломаном немецком языке сообщил, что слышал странный шум из дома № 6 по улице Моденштрассе. Я же отправился в аэропорт и через Париж вылетел в Израиль.

*

Встретившись в Тель-Авиве с Рафи, я рассказал все в мельчайших подробностях, стараясь не пропустить ни одной детали.

– Если бы не он, меня наверняка убили бы.

– Это ясно, – грустно ответил Рафи. – Но почему он пошел прикрывать тебя в одиночку – вот что странно. Ребятам из группы ничего не известно. Судя по твоему рассказу, не он владел ситуацией, а ситуация владела им.

Я вопросительно посмотрел на босса.

– Я думаю, все произошло так: он видел, что с тобой на встречу послали сосунка, который толком даже не умеет уйти от слежки. Вызывать подмогу не было смысла. Потом, когда вы начали разговаривать, все также шло по плану. А когда дело осложнилось, он уже не мог вызвать помощи ни по времени, ни по обстоятельствам, нужно было срочно тебя выручать. Изумительной души человек был, светлая ему память! И очень толковый. Завтра привозят его тело. Местная полиция решила следствия не проводить. Мы признали, что он наш оперативник, погибший на встрече со своими осведомителями.

– Он умер, чтобы спасти меня. Почему, ведь я чужак? – этого вопроса я не мог не задать.

– Не в тебе лично дело. Такой у нас закон: мы не бросаем своих ни при каких обстоятельствах. Ему было легче погибнуть, чем жить с мыслью, что он тебя оставил в опасности. Этого он не простил бы себе никогда.

В эту минуту я не смог не признаться в ощущении, которое старательно отгонял от себя в долгие часы ночных раздумий. Растущая близость с этими еще совсем недавно незнакомыми людьми становилась новой реальностью, отмахнуться от которой было невозможно. Одно я знал абсолютно – работать против этих людей точно не стану.

*

Пока я занимался разборкой в Берлине, в КГБ активно собирали информацию о Зусмане. Поиски подтвердили, что он до сих пор числится гражданином Израиля. Но мне категорически запретили предпринимать что-либо: все сделают старшие коллеги из Москвы. Мне нужно было возвращаться в Россию с отчетом, ведь мое участие в берлинской операции Моссада начальство не санкционировало.

Через десять дней, согласовав все до малейших деталей с Рафи, я через Европу улетел в Москву отчитываться перед моим московским шефом, причем, если не лукавить, его я побаивался всерьез. Но от результатов встречи, от того, как меня примут и решат использовать дальше, зависела моя судьба…

Глава 5

Москва. Аэропорт Шереметьево-2

16 ноября 1991 года, 10:10

В Шереметьево-2 меня ждали двое сотрудников Веретенина. Вскоре черная «Волга» мчалась знакомым маршрутом к центру города. Удобно устроившись на заднем сиденье, я покачивался в такт движению машины, несильно зажатый между парнями в темных костюмах. Лицо мое не выражало ничего, что в известной степени отражало и внутреннее состояние. Машина плавно вкатилась во двор Большого дома на Лубянке.

В одиночной камере, куда звуки практически не проникали, я просидел несколько дней и уже начинал терять представление о времени, когда, наконец, последовал вызов к начальнику управления полковнику Игорю Веретенину. Вообще мне всегда везло с начальниками, и Веретенин был один из таких, приличный и неглупый мужик. Карьера его выглядела довольно типичной: пришел из ЦК, где работал в кадрах, до этого служил начальником политотдела ракетных войск в Семипалатинске. Фронтовик, воевал на Западном фронте, хотя успел туда попасть только в конце 44-го. Войну закончил лейтенантом. Характер у него, и как у большинства комитетских начальников, был показательно крутой, но организаторские способности, безусловно, присутствовали. Да и соображал он неплохо, а главное – славился своей проницательностью.

Довольно много времени прошло с нашей последней встречи, а полковник почти не изменился. Только куда девался мягкий, почти отеческий тон? Передо мной сидел все видевший, все слышавший, не склонный к долгим колебаниям суровый человек.

– Ну, Гардин, говори…

Я пожал плечами, демонстрируя недоумение. И ответ не заставил себя ждать.

– Даю на обдумывание два часа. Или во всем сознаешься, или… сам знаешь, что будет.

Все это было сказано тоном, не вызывающим сомнений в том, что со мной может (или даже должно) случиться.

Меня тут же вернули в гнетущую тишину камеры. Более чем краткая беседа дала мне еще раз возможность ощутить всю свою ничтожность в попытке противостоять той мощи, которую представляет этот одетый в мундир человек.