– Ну да, – кивнула она.

– Здорово! Так… прикольно! – О боже, он произнес это детское слово! – Вам не жалко было?

– В тот момент – нет. Вы так забавно спали там, на скамейке. Я решила, что такому человеку пригодится хорошая книга. К тому же я тогда ее только прочитала и мне хотелось поделиться впечатлениями.

– А я похож на человека, которому пригодится хорошая книга? – Андрей задавал один дурацкий вопрос за другим и тут же стыдился этого.

Но девушка только усмехнулась.

– Вы все сами поймете, – сказала она и ушла.

Андрей видел, как она уходила, и колыхалась юбка-пачка, и изгибалась спина, и стучали каблуки, обтянутые серебристой кожей… Она была прекрасна. Может, конечно, обычная дура, которая хочет произвести впечатление, но…

Андрей принес Даше вино, себе – виски, но настроение уже было не компанейское.

– Хочешь домой? – спросил он у нее.

– А ты? – в ее глазах была мольба.

А ведь Даша единственная, кто не бросил бы его… тогда. В той жизни. Если бы он ее не сломал. Ей, наверное, тоже было больно – только он об этом ничего не хотел знать. Неожиданно он ощутил щемящую благодарность. Она сказала только:

– Э-э… Так мы не поедем на MTV?

Тем вечером вручали кинонаграды.

Андрей обнял Дашу, поцеловал в макушку. Даша обмякла, а он поймал взгляд той самой девушки. Она смотрела сквозь него.

Без четверти восемь солнце уже скрылось за горизонтом.

В это время на Сухаревской площади, во втором подъезде дома, выходящего на Садовое кольцо, сценарист Александр Гинзбург поставил последнюю точку в рукописи и крупными буквами написал КОНЕЦ. Одновременно он испытывал и облегчение, и подъем. Александр любил это чувство – ты уходишь от чего-то прекрасного, чтобы встретиться с удивительным.

Он получит деньги, уедет в… Марокко, а вернется к началу съемок, и будут артисты, режиссер – его друг, и суета, и невроз, и творческий катарсис… Сценарист Гинзбург был счастлив. Сейчас он позвонит своей девушке (она ждет звонка), и они отметят финал в их любимом ресторане.

Ровно в ту же минуту на Пашу Сорокина, журналиста, подвизавшегося на освещении международных конфликтов, бросилась девушка, за которой он заехал, чтобы забрать ее и угостить в кафе ужином. С девушкой он встречался уже пятый раз, и все было серьезно, только вот Паша никак не мог взять в толк, как же она к нему относится.

Девушка обняла, поцеловала Пашу, прижалась и сказала, что очень его хочет. Паша пробормотал, что он все не так себе представлял. Девушка ответила, что это не просто секс, что она не хочет кино, не хочет кафе, а хочет только Пашу – она это поняла, и она его, наверное, любит.

В семь часов сорок шесть минут студентка последнего курса юридической академии Наташа ударила ногой по кровати своего любовника и заявила, что он жлоб и козел. Любовник сделал вид, что не понимает, о чем речь, что он не готов к очередной женской истерике. Наташа ответила, что перед тем, как спать с кем попало, надо было подготовиться к тому, что его схватят за задницу, а то он выступает не только жлобом, козлом, но еще и тупицей. Она собрала вещи, а когда уже была в дверях, любовник наконец осознал, что происходит, и попытался ее удержать. Наташа заявила ему, что он глупый, жадный, перестал за ней ухаживать, а секса у них не было с ее прошлых месячных – теперь она знает почему. Наташа ехала в лифте и радовалась, что избавилась от обременительных отношений с человеком, с которым у нее нет ничего общего.

В семь сорок семь Лере, проститутке, дежурившей на Ленинградском шоссе, позвонила тетка из Нарофоминска и сказала, что умер отец.

Это было неожиданное, незаслуженное счастье. Мать Леры погубил рак, когда девочке было три года, ее воспитывала бабушка, сошедшая с ума накануне Лериного тринадцатилетия. Отец с трудом узнавал дочь – все эти годы он пил, отбирая у бабушки пенсию. Однажды отец не узнал Леру и попытался ее изнасиловать. Не получилось – к тому времени он уже ходил под себя и целыми днями спал, как многие пьяницы, а потому был немощен и неуклюж. Лера убежала из дома и в итоге оказалась здесь, на трассе. К счастью, квартира все еще была государственной, и прописана там только она, Лера.

Жизнь продолжалась. Повсюду люди встречались, влюблялись, расставались, веселились, грустили… Андрей Панов завидовал всем – за то, что они не знают, что будет завтра, а потому имеют полное право ошибаться.

Вместе с Дашей он сидел за столом в доме ее родителей – и это было самое унылое воскресенье в его жизни. Хотя, конечно, случались в его жизни разные эпизоды, однажды он провел выходные в аэропорту Хитроу… были ночи без сна на работе, как-то раз он отметил собственный день рождения в пробке на Рублевском шоссе… Но тогда было хоть занятно.

А сейчас его арестовало семейство из рекламы бульонных кубиков – и каждая новая секунда падала и разбивалась вдребезги, со звоном напоминая о бездарно потерянном времени.

Андрей не считал себя эстетом, но он умел слушать и учиться.

Он узнал, что нельзя помыкать домработницей.

Что хайтек – дурной тон.

Что бильярдная в загородном доме – пошлость.

В доме Дашиных родителей все говорило об отсутствии вкуса и о чрезмерных претензиях. Отсутствие вкуса вынудило хозяев обставить дом в бежевых тонах, претензии – восполнить недостаток фантазии стоимостью вещей. Каждое окно покрывало такое количество дорогой материи, что его хватило бы на занавес для Большого театра, а от излишества бахромы, золотого шитья, кистей на витых шнурах рябило в глазах. Мебель была одновременно и резной, и инкрустированной, и расписной, а именные диваны, ценой в автомобиль экономкласса, по старой мещанской традиции накрыли тряпочками и пледами – чтобы гости задницами дыры не протерли. Не хватало только застелить ковры пленкой или скатать, чтобы не затоптали.

Андрею, который приехал в костюме, при галстуке и в лучших ботинках от «Берлутти», выдали тапочки, и он чувствовал себя так глупо, что стеснялся встать из-за стола.

– Выдвигаюсь на следующее место, сразу ставлю незацепляйку на офсете, потому что место очень зацепистое было по осени. Первый заброс – первый внятный удар! Вытаскиваю виброхвост – следы хорошие есть, а рыбы – нет. Зацепляйка-то нормальная, но ничего не цепляет! – Отец Даши, Владимир Олегович, сделал драматическую паузу, заглянув в глаза каждому слушателю. – Быстренько меняю на свой стандарт: чебурашка, двойник, виброхвост и второй заброс – первый судачок!

Однажды в Лондоне Андрей познакомился с немой девушкой. Они гуляли весь день и провели замечательную ночь у нее в Кэмдоне, в домике, похожем на тысячи других в округе. Они объяснялись жестами, пантомимой, записками. Он ни с кем не был так близок, никого не хотел понять так, как ее. И ему казалось, что он рассказал ей всю свою жизнь – ведь девушка в прямом смысле понимала его с полуслова. Читала взгляды. Всем сердцем улавливала интонации. С ней он слышал как растет трава и как плывут облака.

Отца Даши он не мог понять, хоть в самом начале и нафантазировал себе уютный семейный вечер. Настроился даже смотреть фотографии.

За один вечер Андрей выслушал столько историй о рыбалке, сколько не узнал за всю свою жизнь. Он зевал, скучал, разглядывал тарелку, но воодушевленный папаша то ли не мог поверить, что кого-то действительно не интересует рыбная ловля, то ли его это не волновало. Наверное, он привык считаться только со своими интересами. А это значит, что он либо очень влиятельный человек, либо ни с кем не общается. Скорее второе – отец Даши выпускал мебель, а это хоть и выгодно, но вряд ли приближает к истинной власти.

– Андрей, налить тебе лимонад? Андрей! Лимонада хочешь? – разволновалась Даша.

– А? Что? – вздрогнул Андрей, которого ее голос вывел из оцепенения.