О чем говорят культурные девушки с высшим образованием и положением в обществе, когда собираются вместе?

О половых извращениях, автомобилях, о первом мужчине, о налогах – и как от них избавиться, об анальном сексе – против большинством голосов, о Ксении Собчак – как самые настоящие злобные стервы, о политике США по отношению к странам так называемого третьего мира, о том, у кого какие проблемы в постели с текущим мужем, бойфрендом или парнем на одну ночь, и надо ли менять свою фамилию на фамилию мужчины, с которым вы, возможно, собираетесь пожениться.

– Менять фамилию – это хуже анального секса! – уверяла всех Варя, размахивая полной, до краев, рюмкой текилы. – Я вообразить не могу, что вот жила всю жизнь Смирновой, а потом буду Воробьевой! А потом Сорокиной, Галкиной и какой-нибудь Файнзильберг! И что?

– Что? – спросила Дина, сползая с дивана на пол.

– А почему бы мне тогда еще и имя не поменять? – возмущалась Варя. – На такое, какое мужу больше нравится?

– Слушайте, я так ничего и не поняла – почему они расстались? – обратилась Марина к Дуне.

– Потому что у нее было три высших образования, четыре диплома с мидовских курсов – французский, немецкий, английский, испанский и зарплата в семь тысяч долларов, и все это в двадцать пять лет! – с кухни крикнула Дуня, которая полчаса назад завладела вниманием аудитории, рассказав, что ее брат – красавчик, по которому умирали все подруги, разошелся с девушкой, с которой встречался шесть лет.

– А она ходила в туалет? Она, вообще, человек? – отозвалась Маша.

– Не уверена! – Дуня показалась с бокалом мартини, куда только что добавила водки. – У нее на это просто времени не было. Вот он и не выдержал такого давления.

– Подожди, а дети? – очнулась Дина и толкнула Варю. – Им-то что делать с фамилией?

– А что дети? Дети у меня Ивановы, а я потом стану Петровой, и опять все через жопу! – фыркнула Варя.

– Давайте пригласим водопроводчика! – очнулась Оля, которая уже полчаса тихо валялась на диване.

Все замолчали.

– Зачем? – спросила наконец Дуня.

– Водопроводчики работают круглосуточно, а мне так нужно мужское внимание! – с тоской воскликнула Оля. – Ко мне недавно такой хорошенький водопроводчик заходил – просто дуся! Молоденький, чистенький…

– А давайте позвоним и узнаем, симпатичные у них здесь водопроводчики или нет! – поддержала ее Варя.

– У нас жутко несимпатичные, старые и пьяные сантехники! – отрезала Дуня, входя в комнату. – И вообще!.. – Она закинула телефон куда-то на книжные полки и рухнула на кровать. – Ко мне позавчера приходили такие электрики – просто лапочки, я совсем обалдела!..

– Слушай, а ты вообще могла бы выйти замуж за сантехника? – набросилась Маша на Олю.

– С какой стати? – вскинулась та. – Я что, в университете училась, два года корячилась с десяти до десяти на зарплате младшего менеджера и сейчас руковожу двадцатью сотрудниками для того, чтобы выйти замуж за водопроводчика? Я для того Бердяева с Монтенем читала?

– Ну и не …зди! – расхохоталась Маша. – Дружи с ботаниками!

– Да я уже полгода ни с кем не дружу – даже платонически! – Оля всплеснула руками. – В этом и проблема! Я даже купила порнушку – просто чтобы не забыть, как это делается!

– Бедный мой мальчик, я его увижу только через месяц! – взвыла Марина. – Бедный мой «мерседесик», стоит сейчас в противном сервисе… Ну как я без него?

– Что за порнушка? – заинтересовалась Дуня. – Немецкая? Американская и немецкая – самые лучшие, французы порно вообще не умеют снимать, а русские все в какую-то классику лезут, тоже мне, интеллектуалы питерские…

До шести утра они никак не могли разойтись – и вроде уже все засобирались, и принялись обзванивать службы вызова такси, но при одной лишь мысли, что девичник скоро закончится, находились новые, все более увлекательные темы для разговора. И когда Маша наконец вышла на улицу, где моргнула фарами желтая «Волга», ей было так хорошо, словно она отдохнула в швейцарском санатории. И ни капельки не хотелось думать о том, что послезавтра на работу, что где-то там существуют проблемы, клиенты, начальство, корпоративный дресс-код и прочая ерунда, от которой в конце дня голова наливалась тяжестью и ломило спину.

Маша села на заднее сиденье, открыла окно, закурила и уставилась на серое, пасмурное утро, которое вполне могло обернуться солнечным, теплым апрельским днем.

Улицы оживали – неслись машины, дворники шуршали метлами, грохотала стройка, и в этом рождении нового дня отчего-то было столько предчувствий, что сейчас жизнь уже не казалась рутиной, клеткой, из которой есть только один путь – в страшное неизвестное.

Иногда на Машу наваливалась депрессия, и будущее выглядело черным и жутким – как дно высохшего океана. И жить не хотелось. Потому что годы идут, задница делается все шире, зарплата тратится все быстрее – кремы для лица с возрастом становятся все дороже, экология портится не по дням, а по часам, на Солнце появляются пятна, на лице – тоже, а смысла во всем этом как не было, так и нет. И тогда Маше казалось, что она никогда не купит двухэтажную квартиру с двумя спальнями в дивном, красного кирпича шестиэтажном доме с уютным двориком (розы, кустарник, клумбы с фиалками и дивные пионы); что никогда у нее не будет упоительного романа «умерли в один день» со стройным, поджарым блондином, который зарабатывает кучу денег, но при этом выглядит, как Билли Айдол в лучшие годы; и никогда она, в шикарном платье от «Элли Сааб», не произнесет проникновенную, но остроумную речь на вручении Оскара.

Но если Маша сравнивала себя с соседкой этажом выше, то казалась себе деловой продвинутой женщиной на гребне успеха. Соседка работала риелтором, жила в однокомнатной квартире у матери (которая временно переехала к бойфренду, но всегда могла вернуться – любовник как-то очень не вовремя уходил в запой), одевалась на рынке в Черкизово, и ее парень уже четвертый год не мог выдавить из себя в качестве комплимента ничего, кроме как «у тебя классная жопа». Парень приходил, требовал свежей домашней еды, ругал «Дом-2», «Мою прекрасную няню» и Тину Канделаки, смотрел 7ТВ – все программы про рыбалку, иногда занимался с соседкой сексом, курил в ванной и через всю кухню нес ложку с сахаром к чашке с чаем.

Но когда Маша встречалась со школьной подругой Никой, которая работала финансовым консультантом – приходит к ней, допустим, Абрамович и, пуская скупую мужскую слезу, сообщает, что из годовой прибыли куда-то делись пятьдесят миллионов долларов, а она, Ника, рисует всю схему и выискивает места, откуда утечка, – и зарабатывает Ника по шестьсот тысяч долларов в год, и проблемы у нее – покупать «Форд Мустанг» 1967 года или «ну его на фиг», потому что у «Бентли» есть фирменный сервис…

Или когда она встречалась с институтской подругой Аей, у которой и в то время был нереально богатый папа, а теперь – несколько жутко модных и действительно очень хороших магазинов одежды, где Маша даже с супердружественной и одновременно сезонной скидкой не могла купить хотя бы трусики…

То есть Маша хорошо зарабатывала. И у нее была своя квартира. Причем не где-нибудь в Коньково или в Тушино, а на Патриарших прудах. То есть не совсем на прудах – формально в переулке между Пушкинской площадью и Малой Бронной, но до прудов – две минуты ползком, а до Кремля – пятнадцать прогулочным шагом. Но ее «хорошо зарабатывала» разбегалось на рестораны, недорогие тряпки и дорогую обувь, на спа-салоны и прочую «красивую жизнь», без которой Маша жить отказывалась категорически.

Маша иногда пугалась своей безалаберности и расточительности: а как же старость? а как же дача на берегу реки? – но когда она ехала в такси и говорила: «Давайте по бульварам», и водитель смотрел на нее в зеркало заднего вида с таким неподдельным ужасом и ломился через Третье кольцо… И, разумеется, зависал в Лефортовском туннеле, где необыкновенно приятно стоять в пробке, а уж особенно в жару – и ехать полтора часа эти три километра, вдыхая раскаленный воздух, насыщенный выхлопами, особенно от солярки… Но водитель упорствовал – лишь бы не видеть этот страшный центр, в котором в час пик на бульварах «Ягуары» бодаются с «Хаммерами», которыми зачастую управляют девушки, что само по себе невыносимо, – и она понимала, что очень не хочет, как и этот водитель, прожить жизнь с закрытыми глазами в добровольной слепоте – ничего не вижу, ничего не слышу…