Сиан не выдержала. Оттянула засов, открыла дверь. Сида странно упругой походкой, слегка выгнув спину, уходила по коридору. Показалось — сзади широкий пушистый хвост покачивается. Со следующим ударом сердца оказалось — никакого хвоста. Просто складка на юбке.
— Майни, не уходи.
Немайн медленно, сверху вниз, развернулась — сначала голова, потом туловище, потом, прыжком, ноги. Одёжка в крови, из уголка рта стекает. Мама что-то такое рассказывала — у Майни кровь уже шла, и носом, и ртом, и всяко… На руках — сын.
— Тебе плохо? Сейчас до постели доведу, позову, сбегаю. Сейчас-сейчас…
От самки-подростка — изнутри всплыло: «родная» — правильно пахло. Прямой взгляд в лицо. Та, что надо! Что делать с ней, непонятно — чувство неправильного отпустило, чувство правильного молчит. Но место, в котором она сидит — отличное, сухое и достаточно тёмное. А внутри много тёплого и мягкого! Почему-то двумя половинками. Инстинкт говорит — неправильно. Но поправимо, половинки легко сдвинулись вместе. А подстилка хорошая. Можно свернуться калачиком вокруг детёныша. И заснуть. Сытый организм напоминал — пора отдохнуть, пусть желудок работает. Та, что показала славное место, забеспокоилась, попыталась убежать. Глупая, зря, всё хорошо. Сида успела ухватить её рукой. Успокаивающе поворчала. Та вроде поняла, села рядом. Могла и прилечь, места снаружи осталось достаточно. Ухо! Чешет за ухом. Приятно. Погладить руку. Глаза слипаются. Снаружи снова дождь. Осень. Много отъевшейся за лето добычи. С утра займёмся. Той, что за ухом чешет, надо бы побольше вкусного выделить. Шариков тех мясных, вкусных, или вот гладкого, которое в воде с запахом травы плавало. Той, что кормила — побольше. А той, которая защищала маленького — надо бы и лучшее. Вот только она главная, делить ей. Решение: проследить, чтоб себя не обидела.
Спать — помешали. Хлопнули дверью… Поднять голову, зевок вышел непроизвольно. А, свои. Можно спать. Сквозь дрёму — непонятное, успокаивающее, баюкающее ворчание.
Эгиль ходит за Немайн — на расстоянии. Вежливой тенью. Вот, и к Сиан пришёл. Так и застал — Немайн калачиком, вокруг маленького, а Сиан ей уши мнёт. А сида довольно урчит.
— Всё хорошо, я вижу, — разъяснил себе очевидное, — но я вам составлю компанию. Никто не против?
— Урру? — сонно.
— Составь. А как ты папу с мамой уговорил, чтобы Майни под замок не садить?
— А истории им рассказал. Такие, которые частью сам видел, частью по следам разобрал. Не сам, а хорошие охотники — при мне.
— Расскажи и мне.
— Отчего не рассказать? — Эгиль набрался храбрости и погладил по голове ту, которая сейчас была росомахой. Сида проснулась, приподняла голову, потёрлась о руку щекой. Оборотень не зверь — тело остаётся человеческим, а вот душа… Ясные серые глаза. Умные — но немые. До завтра. Она ничего не вспомнит… Немайн намерилась спать снова, а Эгиль завёл неторопливый охотничий сказ. Не совсем тот, что родителям. Без некоторых подробностей, — Начать с того, что запереть росомаху нельзя. Можно убить или покалечить. Но любой запор или узел ей уступил. А нет — выйдет через пол, потолок. Или сквозь стену! Но — выйдет. А потом… Если росомаха на кого-то сердита всерьёз, шансов у него нет. Затравит. При этом если зверя не обидеть смертельно — нападать не станет. Если огорчить слегка… Разгром в доме, как если бы его брали штурмом. Росомаха вообще — зверь очень домовитый. Оттого и в человеческих жилищах хорошо разбирается. Был случай. Повадилась у одного охотника росомашка добычу из силков таскать. Любимое её занятие, замечу. Ну, тот в восторг не пришёл, хотя зверюга ему попалась правильная — брала каждую десятую птицу, и точка. Дань, за то, что на её земле охотится. Охотник пожадничал. Не столько даже добычи, сколько самих ловушек. Лапы у росомахи знаете, какие. А уж когти… Так что открыв ловушку она её, понятно, ломала. Причём приманку никогда не жрала, ни-ни. Соображала, когда нужно прийти за крупненьким.
А охотник наш спать уже не мог, с открытыми глазами ночевал, и в глазах у него стояли серебряные марки, недополученные за куниц и соболей. Решил росомаху извести. Ну, она это не сразу поняла. Сначала хотел он извести её ядом — чтобы шкуру не испортить. Достал из ловушки куницу, не пожалел, брюхо распорол, гадости, по случаю у волхва прикупленной, насовал туда и принялся ждать, когда за сотню маленьких шкурок зверюга расплатится одной здоровой. Дождался он только того, что куница та совсем заледенела — а зимы в Норвегии, как я говорил, суровые. Снег выпадает и лежит. А не как тут.
Понял — не будет росомаха жрать отраву. Тогда решил её заохотить сам — с луком, с рогатиной. И с большой собакой. С маленькой нет смысла. Кроме как от собаки избавиться, так на то более простые способы есть. Забыл, что по сути своей росомаха есть очень большой хорь. И получила его псина копчиком в кадык. Точнее, вонючую струю в нос. Сам он росомаху в тот раз и не увидел — только услышал как собака ноет, поспешил — а та, скуля, навстречу, да носом в штаны. В общем, штаны выбросить пришлось. А от собаки попахивало потом долго. А без собаки искать в лесу росомаху… Можно. Возле своих ловушек. Но ловушек много, человек еле-еле их обходить успевает. А росомаха успеет три раза — да у неё и другие дела есть, ей-то серебром за шкурки не платят. Ну а и встретятся у одной ловушки, так что? Эту шкурку росомаха охотнику оставит, а сама бочком, бочком — и к следующей. Бегает-то быстрее человека! А эта бегала и быстрее лошади.
Сиан припомнила сказки Анны о Махе. Которая приходилась Немайн — ой, забыла! — внучатой племянницей. А Мабону дочерью. Которая бегала быстрее лошадей — да вот беда, её заставили бежать беременной. И всё из-за дурацких ирландских обычаев и похвальбы мужа… А Эгиль продолжал:
— Вот только есть такая штука, как воля богов. Везением и не назовёшь. Встретились они. Росомаха как раз убирала попавшую в ловушку рысь. Добыча большая, бросить жалко. А пришлось, как стрела над головой свистнула. Вот тогда до росомахи и дошло, что на неё охотник затаил. Что убить хочет — не поняла ещё. Решила, что гадости делает, с угодий желает выжить. Ну тут — кто кого!
И начала рыже-бурая веселиться. Для начала все ловушки стала пустить. Все! Иногда только не успевала. Поначалу рядом прикапывала, так, что найти нетрудно — предупреждала. Тот не понял. Так что уносить добычу стала она подальше. А там и в сарай наведалась, где у охотника на морозе меха лежали. Чтоб шкуры не выделывать, и чтоб не сгнили. Всё разорвала в клочья. В маленькие клочочки, меньше беличьих хвостов, которые никакой цены не имеют.
Охотник понял — или он, или медведь трупов. Убил кабана — в одиночку, рогатиной. Головой наживил ловушку, остальное уволок к себе. А росомаха не дура. Знает, что кабаньи головы отдельно от туш по лесам не бегают. Подскакала — а она скачет, как лошадь в галопе. Лапы при этом след в след ставит. Получается, будто на двух шла. Ну, если осмотреться хочет, и точно, встаёт на задние. Увидела голову, притормозила, стала троить — то есть иногда не попадала след в след, то одной лапой, то другой. Заволновалась, значит. Посмотрела, покумекала. Догадалась — где рвануть, где стукнуть. В общем, была ловушка — нет ловушки. Голову съела. Принюхалась. Учуяла след, по которому охотник тушу тащил — и туда. А кругом снег, и толстенный. Ну, она не проваливается, лапы широкие. Долго, коротко — а вот она, изба охотника. И склад, на который он повесил новенький и очень дорогой римский замок. Привезли откуда-то, вот как бы не через Дивед. А всё равно через четвёртые руки, четыре купца прибыль взяли. Представляешь, сколько у нас такая штуковина стоит? Замок этот я видел — росомаха долго когтями ковыряла. Не просто рвала, а именно ковыряла в отверстии для ключа. Будь у неё лапищи потоньше… Открыть не смогла, а тут уже утро, охотник скоро проснётся. Ну, она к поленнице. Та как раз жердями была подкреплена. Вот дверь она парой таких жердин и подпёрла. Оконца маленькие, человеку не пролезть. Не то, чтоб охотник приступа боялся, а для тепла.
